Он остановился. Пот заливал ему раскрасневшееся лицо. Он посмотрел на меня. Снизу мой взгляд манили ягодицы Дианочки, но я упорно смотрел в глаза Всеволода Федоровича. Он улыбнулся.
– С вами приятно иметь дело, ― сказал он. И вышел.
Девочки помогли Дианочке встать и одеться, укрыв ее платьями.
– Я поговорю с… кем-нибудь, чтобы вам разрешили заниматься в кроссовках, ― сказал я. ― Давайте теперь просто проведем разминку. Дианочка, можешь сесть, не занимайся с нами.
– Ага. Сам сядь. У меня там кровавое озеро Байкал. Куда садиться-то?
Меня задели ее слова. Как будто это я раскричался пять минут назад. Но я промолчал. Мы покрутили руками, поприседали, потянули ногу, потом оставшуюся. Покидали баскетбольный мяч в кольцо. Девочки выполняли команды молча, как машины. Они немного раскраснелись, но по-прежнему были угрюмы. Общение не задалось. Когда прозвенел звонок, снова пришел Всеволод Федорович и отвел девочек в другой класс. Я поймал его в коридоре.
– Всеволод Федорович, ― сказал я, ― хочу поговорить с вами. Как вы думаете, возможно ли достать девочкам кроссовки? В их несгибаемых ботинках совершенно нельзя заниматься.
Ему понравилось, что я сразу распознал в нем старшего, но не понравилась моя просьба.
– Куда там? Их же специально так учат. Имперский поп. Они полгода привыкают. А вы их разоружите.
– Но они мгновенно натирают ноги.
– Так вы зовите, я выпорю. И перестанут натирать.
– Всеволод Федорович, ― я решил подольститься к нему, ― порка ― дело хорошее, и вы, конечно, тут мастер. Но я говорю немного о другом. Тут как бы весь проект к черту не улетел. Упадет кто-нибудь со своих каблуков, и что будем делать?
Он задумался.
– Ну, я не знаю. Я такие вещи решаю только отрицательно. Это нужно с кем-то из-за забора пообщаться.
Он махнул рукой. Я настаивал.
– А с кем можно пообщаться?
– Послезавтра здесь Одри будет. Вы напишите письмо, изложите все, как мне изложили. Даже можно более дельно. Он передаст помощнику господина Ставнина, тот обсудит с господином Ставниным. Ну а уж там с божьей помощью…
Целый час я шатался как в туманном лесу. Руки чуть дрожали. Я то и дело запускал в голове фрагменты первого урока. Его никак нельзя было назвать удавшимся. Вернее, назвать-то можно, но это стало бы явной ошибкой. Не помню, где я ходил. Кажется, ушел на ту площадку, укрытую в шиповнике, и сидел там, думая о девочках. Проснулся я только в столовой.
Обедал я вместе с Фердинандом Семеновичем, у которого тоже был утренний урок. У него все вышло спокойнее, чем у меня. Видно, после утренней порки девочки не просили добавки.
– А, значит ви есть счастливец, ― сказал он. ― То-то я смотрел, а они такие тихие.
– А вы любите, когда их порют?
У него загорелись глаза.
– Все любят. Ролан Петрович, Альберт Сергеевич, я. Это очень красиво: бледная женская плоть, кровь. Юные, такие юные, ах…
Он съел ложечку желе, отпил кофе.
– Ви