шевружину еще, капусту в постном соке,
икру арменскую и дорогие шти,
уху, учинену со яйцы да молоки.
…Такие пустяки нейдут из головы!
Грядущее темно, и тяжелы вериги.
Ужели не дойти от Сии до Москвы?
Да только на Руси царем не быть расстриге.
Кто знает, что судьба еще преподнесет?
Пусть мерзостна скуфья, невыносима ряса,
но надобно терпеть сие за годом год
и все же своего суметь дождаться часа.
Пусть бесится осман, – не страшен он ничуть,
пусть ляхи точат зуб да ждут жиды мессию,
лишь ни в который век на непрохожий путь
не надо направлять ни Сию, ни Россию.
Нет осуждения монашеским трудам,
а патриарший жезл сойдет и за дубинку,
и в тот великий час рабам и господам
тень Грозного еще покажется в овчинку.
Ты как там, Годунов? Здоров иль вовсе плох?
Но, сколь ни царствуешь, ты не поймешь при этом,
что царь в России – Бог, но он не просто Бог:
в России – Бог с людьми, а люди – с Филаретом.
Федор Никитич Романов был сослан в Антониево-Сийский монастырь в 1601 году, был здесь пострижен в монахи с именем Филарета и прожил до 1605 года. «…От Царя и Великого Князя Бориса Федоровича всея Руси в Сийский монастырь игумену Ионе. <…> В нынешнем 113 году марта в 16 день писал к нам Богдан Воейков, что февраля в 3 день сказывал ему старец Иринарх, да старец Леванид, Февраля де в 3 день в ночи старец Филарет старца Иринарха лаял и с посохом к нему прискакивал и из кельи его выслал вон и в келью ему старцу Иринарху к себе и за собою не велел ходити некуда; а живет де старец Филарет безчинством, не по монашескому чину, всегда смеется не ведомо чему, и говорит про миpcкoe житие, про птицы ловчии и про собаки, как он в мире жил, и к старцам жесток, а старцы приходят к нему Богдану на того старца Филарета всегда с жалобой, что лает их и бить хочет, а говорит де старцам Филарет старец: увидят они, каков он вперед будет, а ныне де и в Великий пост у отца духовнаго тот старец Филарет не был, и к церкви и к тебе на прощенье не приходит и на крылосе не стоит».
Димитрий Кесарь
Трагикомедия. 1606
Царю нехорошо: хоть был здоров намедни,
но про его судьбу глядеть не надо в сонник, —
посмотрит на Москву, доест обед последний
и вскорости помрет, поскольку гипертоник.
…Так было некогда: дворянчик захудалый
из Чудова сбежал в гостеприимный Муром,
в Речь Посполитую, где с наглостью немалой
назвался Дмитрием, понравясь польским дурам.
Он был не то Богдан, не то скорей Георгий,
в монахи стриженный под именем Григорий,
он ляхам расточал толь многие восторги,
что скоро сделался у них в большом фаворе.
Чудесно излечась от наведенных корчей,
предерзостно удрав от гнева Годунова,
восстал из гроба он, князей сильней и зорче,
и восхотел душой в Москве явиться снова.
Князь Ковельский Андрей подох бы от завидок,
прознав