да к тому же держал выдающийся зуб
на монголов и на черемисов.
…То ли старый Сахиб, то ли юный Девлет
был раздолбан в бою бестолковом.
Тут за ним Воротынский помчался вослед, —
и на поле догнал Куликовом.
Десять лет для России со скрипом прошло,
и для прочих прошло как в тумане.
Князь подумал-подумал, вздохнул тяжело
и явился под стены Казани.
К многодневной осаде готовился князь,
тут явились послы от чувашей,
и, за быстрой победой отнюдь не гонясь,
он чувашей не вытолкал взашей.
Но, поскольку властитель казанских судеб
не хотел уступить полюбовно,
воевода содеялся очень свиреп
и Казань раздербанил на бревна.
Только сила взрастала в Крыму у врага,
о казанских радевшего братьях.
У татар оказались большие рога,
и пришлось очень долго ломать их.
Все по кругу пошло через несколько лет,
засверкало татарское жало:
под Москвой появился кровавый Девлет
и прибрал все, что плохо лежало.
Ты унялся бы, хан, коль тебе повезло.
Быть тебе, негодяй, бездыханну!
Воротынский на хана взъярился зело
и устроил мочилово хану.
Надоел Воротынскому Крым, как комар,
князь как следует всыпал Девлету,
для Девлета Москва превратилась в кошмар,
а Девлет – превратился в котлету.
…Все по морде получишь, куда ни ударь,
вдруг последние силы пропали.
Долго бороду князя терзал государь:
Михаил оказался в опале.
Не откинешь державного гнева покров,
даже сердце владыки растрогав,
не пройдешь между двух исполинских костров
и не выдержишь черных ожогов.
Вот и кончено всё. Ни рыданий, ни слез.
Стихнул ветер и небо беззвездно.
Так всегда: начинается все не всерьез,
а кончается очень серьезно.
Якоб Ульфельдт
Горе-дипломат. 1578
Ну и холод же в этой стране окаянский!
Европейцу такое – ложись-помирай!
Мы, похоже, прогневали Хольгера Данске,
что притопали в сей отмороженный край.
Здешний царь – это очень серьезная птица,
мы намучились только и ездили зря:
с нами землями Русь не желает делиться,
все забрали себе воеводы царя.
Никого не женив, никого не просватав,
уезжаем, за это себя не казня,
но уж если не слушают здесь дипломатов,
то придется Европе послушать меня.
Здесь ничто завершиться не может удачей,
здесь послов и торговцев берут на измор,
а когда говорить начинает подьячий, —
то похож на шипенье его разговор.
Подменяют крещенье потением банным,
и в обычае здешнем, того не