вовремя не останавливается, у нас начинают вырабатываться зависимости. Власть дофамина над нашими зависимостями определяется его способностью наполнять содержанием и значением наши мысли и чувства, а также предметы, с которыми мы встречаемся в окружающем мире. Он соединяет вещи друг с другом, например, внешний вид привлекательного потенциального партнёра с половым влечением или мысли о еде с побуждением к питанию, и вдохновляет нас на обнаружение закономерностей и связей, помогающих обозначать свои цели и управлять своим поведением. Поэтому избыток или недостаток дофамина (либо повышенная или пониженная чувствительность к нему) оказывает на человека очень разностороннее влияние. Избыток дофамина способствует тому, что мы находим связи и закономерности там, где их нет. Поэтому чрезмерная дофаминергическая активность в отделах мозга, ответственных за узнавание и представления об окружающем, делает человека более подверженным галлюцинациям и мистическим идеям. Чрезмерная активность в отделах дофаминовой системы, отвечающих за двигательные реакции, может приводить к непроизвольным движениям, как это бывает при синдроме Туретта. Работающие у нас в мозге "сети беспокойства" при дисбалансе дофамина могут вызывать навязчивые состояния (обсессии) и компульсивные побуждения, перевозбуждение, эйфорию, а также преувеличенные убеждения и преувеличение значимости чего-либо (мании). Недостаток дофамина, в свою очередь, может вызывать дрожание и затруднять совершение произвольных движений (наблюдаемые при болезни Паркинсона и подобных ей расстройствах). Ещё он приводит к ощущению бессмысленности существования, апатии и тоске (депрессии), недостатку внимания и концентрации (синдром дефицита внимания у взрослых), а также таким негативным симптомам шизофрении, как ступор (кататония) и социальная самоизоляция".
Таким образом, сциентист в отличие от примитивного эгоиста не ставит свои интересы выше общественных, а видит общественный интерес в соразмерном удовлетворении индивидуальных потребностей. При возникновении неразрешимых противоречий между ними он меняет свою социальную среду, а не занимается противостоянием или воровством. При этом сциентист ясно понимает, что общественный интерес определяют все относящиеся к нему индивиды, а не отдельные представители.
Сциентист, признавая свою вину, не просит о прощении. Прося о прощении, люди фактически просят забыть об ошибке и пытаются этим сразу восстановить прежнюю дистанцию. Сциентист признаёт за другими такое же право постепенно регулировать дистанцию, какое оставляет за собой, и выступает против забвения собственных проступков.
Сциентист никогда не укажет чужим людям их уязвимые места до тех пор, пока его об этом не попросят, и он найдёт своё вмешательство в чужую жизнь необходимой. А если попросят, то он говорит о реальности, а не даёт успокоительное. Сциентист никому не навязывает своё мнение, а только показывает положительные и отрицательные последствия разных вариантов.
