Сон не приходил к Игорю Петровичу.
Он потратил немало сил, чтобы этому подонку не удалось уйти от ответственности. Доказательная база была хлипкой – все держалось только на записке, да к тому же один из экспертов высказывал сомнения насчет того, карандашом ли она написана. Пришлось убедить милицейских найти карандаш. Этот же эксперт утверждал, что карандаш не тот. Пришлось заменить эксперта, что стоило немалых, но не баснословных, то есть не московских денег. Подонок на суде отрицал, что он вообще писал записку Анжелике. А что почерк его, не отрицал, вот что примечательно! На дурачков, что ли, рассчитывал?
Адвокат здорово мешал. Подступов к этому молодому еще и вряд ли обеспеченному парню Игорь найти не смог. И главное – ведь не деньги большие отрабатывал! У матери убийцы (вот ее, еще совсем не старую, но вымотанную тяжелой безрадостной жизнью женщину, терявшую сейчас то единственное, что у нее было, Игорю, честно говоря, стало в какой-то момент жалко) денег не было, адвокат был «по назначению» (то есть назначенный государством). А старался так, будто ему горы золотые сулили! Похоже было, что он и правда уверился в невиновности своего подонка. А кто ж тогда убил, если не он, скажите, пожалуйста? Ведь никаких других вариантов не просматривалось. А адвокат все гнул свое – не виновен, и только.
Но все в конце концов прошло нормально, отправили отбывать пожизненное. Вышки, к сожалению Игоря Петровича и его друзей, в России теперь не было (они, впрочем, не теряли надежды, что ее им вернут).
Сомнений в том, что убийца – Олег Сумароков, у Игоря Петровича не являлось. Но легче почему-то не становилось.
Около двадцати лет назад, в одной из командировок, Игорь познакомился с милой девицей, очень женственным движением нежной руки то и дело отводившей со лба русые пряди. Он и не знал раньше, что именно такие волосы называются русыми. После того дня или, вернее, ночи он некоторое время высматривал их у женщин – но никогда ничего, кроме разных оттенков краски, не находил.
Игорь был не бог знает какой знаток живописи, но в школьные годы, под влиянием рано умершего отца-архитектора, проводил много времени в залах Третьяковки. И лицо девушки напоминало ему какой-то портрет начала XX века – когда еще милые, мягкие женские лица не сменились иными, под красными косынками, волевыми и жизнерадостными, чем-то схожими между собой и все более и более напоминающими плакатные.
Спустя года полтора дела занесли его в те же места. И кто-то передал письмо для Игоря его водителю. Письмо было от нее и не содержало ни упреков, ни каких бы то ни было требований. Ему просто сообщали, что их дочери девять месяцев, что мать назвала ее Анжеликой и что дочка на днях пошла. Вложена была маленькая фотография. Крохотная девчушка была похожа на Игоря до так