– Получается оскорбление гимна, – меланхолично заметил Федькин отец.
– Оскорбление гимна? Это меня им оскорбили. И всех, кто не забыл, кто такой Сталин. Сталинский гимн не может быть гимном свободной России, это – абсурд. А ваши футболисты? Их не устраивала, видите ли, музыка великого Глинки, потому что, видите ли, «мы хотим шевелить губами» за честь страны! Ну и написали бы слова под Глинку, и шевелили бы на здоровье! Кто бы мне сказал – многие ли из них сегодня знают наизусть перелицованные бесстыжим стариком третий раз слова?!
– Ну батя… – примиряюще протянул отец.
Дед только больше раззадорился.
– Что – «батя»? Это ж действительно надо всякий стыд потерять! И детей не постеснялись… К каждой новой власти почти одни и те же слова присобачивать! К Сталину, к Хрущеву, теперь – известно к кому! Каким циником надо быть, чтоб до такого додуматься! Их потому и выучить невозможно – холодными ж руками смастачено!
Федя уже не слушал, он погрузился в игру. Отец присоединился к нему. Его тоже игра интересовала, ясное дело, больше гимна.
Стоит упомянуть, что на другой день вечером, в лесу, Федя увидел еще одного чужого – в зимнем спортивном костюме, вроде горнолыжного, и с импортным не то чемоданом, не то большой плоской сумкой. Он шел вроде от дома бабы Груши. Федьку он не заметил. Сам же Федор долго потом удивлялся – никогда такого не было, чтобы два чужих мужика в один день забрели в Оглухино, будто тут какая туристская точка. Ничего такого достопримечательного, что могло притягивать городских, в Оглухине не было. Хотя Федору его деревня очень даже нравилась.
А Олег встретил Лику случайно. Встретить ее он действительно никак не думал, иначе не остался бы в старой спецовке тети Груши, в которой колол ей напоследок на дворе дрова. Лике же он нес записку, которую хотел оставить в дверях, поскольку знал, что она вернется только часа через два. Записка была такая: «Жду тебя в девять у мостика. Очень важный разговор! Олег».
Он нес записку – и по дороге встретил Лику: она вернулась раньше. Он показал записку, скомкал и положил в карман спецовки, и они посмеялись над его нарядом. И уже не пошли ни к какому мостику, а погуляли по лесу, потом он проводил Лику к дому, зашел к ней (бабка ее гостила – «гостевала», как говорили местные, – у кумы в соседней деревне) и поздно вернулся домой: тетя Груша уже спала и Анжелика, как он думал, тоже.
Говорят, что в деревне все друг у друга на виду. Но это летом, при длинном световом дне. А зимой – только в деревне можно вечером войти с девушкой в дом никем решительно не замеченным и так же незаметно выйти из дома среди ночи.
Никто не видел, как Олег вышел из дома Лики. Но зато его ночное возвращение домой соседями, как выяснилось позже, замечено было.
Он собрал вещи и, почти не спавши, в пять утра ушел на автобус – к поезду. Олег возвращался в Петербург – торопился на занятия, с которых отпросился на неделю. Вот почему ему важно было поговорить с Ликой в этот вечер – договориться, когда он приедет