– Это неважно.
– Значит, я тоже так могу? Мне можно?
Я снова подбежал к картинам и на этот раз не побоялся прикоснуться рукой к одной из них. Там был изображен цветок в кувшине и свисающая ткань. Цветок был синим.
– Нет, – отрезал дед, и его лицо стало непроницаемо строгим.
Я перестал улыбаться и опустил голову, снова ощутив себя нашкодившим псом.
– Но ты же можешь, – я поглядел на него исподлобья.
– И ты можешь, но тебе нельзя.
Снова этот бессмысленный бред, который я слышал изо дня в день. Я вернулся и сел рядом с дедом.
– Почему? – спросил я. – Почему я просто не могу жить сам?
Дед стиснул челюсти так, что побелели скулы и проступили желваки. Он тер одной рукой другую, будто пытался успокоиться изо всех сил. Он посмотрел на меня, но во взгляде не было ярости, которой я ожидал увидеть. Ведь я знал, что дед не такой. По крайней мере, я никогда не видел его злым и разгневанным. Он легонько опустил мою руку мне на голову и погладил волосы. Это было приятно. Отец никогда так не делал. Мама тоже.
– Нужно делать так, как велят тебе мама с папой.
Это всё, что он смог произнести в тот момент. Я не возражал, а только смотрел на картины. На цветок. Синий цветок.
– А разве никто не знает об этом? – спросил я и указал на противоположную стену.
– Знают, конечно. Ведь это сиделки и работники приносят мне краски и холсты.
Я снова изумленно поглядел на дедушку. Слишком много впечатлений для одного дня. Я открыл было рот, чтобы задать ему вопрос: как? Разве это не запрещено? Но он успел ответить раньше.
– Я начал рисовать примерно в твоем возрасте. Рисовал всякие загогулины, потом получил художественное образование. А вскоре после того, как женился, появились эти… Дубликаты.
– А до этого их не было?
– Нет, – дед засмеялся, но не громко, а как бы про себя. – Но я не мог зарабатывать этим, – он кивнул подбородком на картины.
– Ну и что? – спросил я.
– Нам сказали, что Дубликат – это отличный шанс реализовать себя таким, как я. Зарабатывать тем, что для тебя выберут, и создавать своего… двойника. И он может быть, кем угодно. Когда родился твой отец, выбора уже не было. Закон был принят.
Он замолчал и поглядел на свои руки. Мне хотелось, чтобы он рассказывал еще.
– Никто не мог запретить мне рисовать. И сейчас не может. Только мне нельзя говорить об этом.
– Но папа знает?
– Конечно! Он видел, как я делаю это, всю жизнь! Наверное, поэтому он так разозлился на тебя. Так что не зли свое папу.
Он наиграно рассмеялся, но взгляд у него был стеклянный, словно он отправился в путешествие по прошлому.
– От этой мазни нет никакого толку, – сказал он, но я снова не поверил ему. – Лучше уж быть врачом.
Он поглядел на меня своими прозрачными глазами, его веки задрожали. Он говорил то, чего на самом деле не хотел. Я снова встал с кушетки и подошел к краскам. Они приятно пахли. Тюбики были скомканными и хранили в себе