– Говорят, нормальные писатели в таких случаях садятся и выдумывают то, чего не было.
– Мне не хватит фантазии, – усмехнулся Дэвид. Замолк, пережидая, пока официантка расставит на столе тарелки и отойдет. – Будем честны, писатель из меня так себе. Книжка наделала шуму, потому что издательство вовсю рекламировало ее как основанную на реальных событиях. Ну, то есть, на таких, которые считает реальными автор. Для кого-то автобиография шизофреника, для кого-то откровения медиума. Один критик что-то ляпнул про «новейшую европейскую традицию визионерской литературы», я аж запомнил с перепугу.
– Визионерской. Это про глюки, значит, – Мэтт с сомнением смотрел на разрекламированный омлет. Тут, как и в случае с книгой, похоже, реклама несколько преувеличивала.
– Если люди любят читать всякую шизню, напиши про меня, – предложил он, до конца не понимая, шутит или нет.
Дэвид замер, обдумывая предложение.
– О том, как я тащился автостопом, сам не зная куда, и потерялся между мирами мертвых и живых. Добавь в повествование бессмысленных деталей, притворись, что каждая из них – символ, ключ к чему-то большему.
– Кофе? – спросила официантка, несколько нервным движением разглаживая не первой свежести передник.
– Только без молока, пожалуйста, – демонстративно скривился Мэтт. Негромким смехом Дэвид дал понять, что шутку оценил. Девушка вернулась к стойке, окинув их напоследок странным взглядом.
– Хорошая идея. Символы, говоришь? Вот молоко, да. Древнейший символ жизни.
– И пепел из камина. Символ смерти. И отрицания. Молоко и пепел. Как тебе название для второй книги?
– Слушай, – Дэвид торжественно вознес вверх ложку, точно священник – распятие, сколь бы кощунственной ни была аналогия. – Мы должны сделать это вместе.
– Сделать что?
– Вторую книгу. Будем просто гнать всякое, как обычно после стакана-другого в пивной. Потом придавать ей романтический окрас. Ну, вроде как: не «герой сказал реплику», а «его голос прошелестел из тумана, столь далекий и нездешний, точно и не голос это был, а меланхоличный западный ветер запутался в листве деревьев».
– Я в жизни не сгенерирую такую вот хрень, как ты сейчас сказал, – рассмеялся Мэтт. Его смех прозвучал неожиданно глухо, будто бы и не смех это был, а порывистый ветер захлопал ставнями в давно заброшенном доме…
«Твою мать, Дэвид, сгинь из моей головы вместе со всей своей окололитературной пургой!»
– Да ладно тебе. Кто из нас двоих интеллигентный мальчик из колледжа? Это я деревенский дурачок, в лесу родился, деревьям молился. Кто на дежурстве всяких там Мураками читал, а?
– Мураками – зануда жуткий, – проворчал Мэтт, принимая кофе из рук официантки.
– Ему был тридцатник, когда он решил написать великий роман. И написал. Неважно, что хрень. Ты все равно не знаешь, что делать со своей жизнью, так давай, поживи для разнообразия моей, раз уж моя куртка