Я сказал себе, что не буду показывать, что я немец. Я хотел разделить судьбу со своими однополчанами. Но прошёл один день, другой, а нас ни разу не кормили. На третий день привезли бочку воды. Мы выпили её за десять минут. Наконец, на четвёртый день приехала их полевая кухня. Мы обезумели от голода, потеряли чувство опасности и чуть не перевернули её. Тогда немцы дали очередь, кто-то закричал, и толпа отпрянула. Немецкий ефрейтор, напялив поварской колпак, запускал по локти в котёл волосатые руки и кидал гороховый концентрат прямо в пыль на землю.
Пленные наступали друг другу на пальцы, хватали его и ели прямо с землёй. Я крепился из последних сил. Ещё минута, и я тоже бросился бы в драку, но ко мне подошёл офицер и спросил:
– Почему ты не ешь?
Я в это время ненавидел немцев всей душой и, дрожа от злобы, сказал по-немецки:
– Так кормят зверей, а я не зверь, я человек!
– О! Ты гордый малый и храбрый солдат! Ты мне нравишься! Откуда ты знаешь немецкий?
– Я одесский немец.
Офицер подозвал солдата и сказал ему: «Этого человека накормите отдельно!». У меня не было сил отказаться. Я съел эту ложку концентрата, брошенного в жестяную банку, и понял, что сделал выбор, и назад мне дороги нет.
Я презирал себя за свою слабость, но и товарищи мои стали меня ненавидеть и говорили, что я продался фрицам за жратву. «Да что говорить, он ведь и сам фриц», – сказал мой самый лучший друг, телефонист, с которым я сидел на колокольне. Ночью один молодой дурачок пытался меня задушить. И хотя я от него отбился, но понял, что назавтра это попробуют сделать другие. Я не спал оставшуюся ночь и всё думал, как мне быть.
Назавтра нас выстроили посереди лагеря, и вчерашний офицер крикнул:
– Кто вчера говори со мной по-немецки – три шага вперёд!
Я подумал: кому будет нужна моя верность, если меня задушат свои же, и вышел из строя.
Офицер отвёл меня в устроенную рядом с лагерем контору и сказал: вот тебе лопата и кирка, и ты можешь послужить