Расцвела на бумаге строка.
Может, кто-нибудь завтра оценит…
Знаю, мне никогда не изменит
белизна чернового листка.
Сам дорогу свою выбирал,
сделал, видимо, правильный выбор.
Не прельстил меня странный верлибр.
Проза – тоже не мой идеал.
Снова, душу слезами омыв,
новой строчкой пытаясь согреться,
поджигаю замёрзшее сердце.
Молча жду оглушительный взрыв.
Завтра – то же самое…
Лицом к стене
с закрытыми глазами
глотать извне
энергию Земли.
Не осуждать
проваленный экзамен.
Не сетовать,
что лодка на мели.
И вкривь и вкось
исхожены леса мои.
А что стряслось?
Иллюзия хандры.
Сегодня – взлом.
А завтра —
то же самое…
Стучаться вновь
в сокрытые миры.
По велению сердца
Я искал вдохновение, по велению сердца,
по заветам отцов и дедов, чувствуя себя элитой,
разбивая бетонные плиты,
и граниты грызя…
Я пытался понять, что можно, а что – нельзя,
какие ответы оставили мне пииты?
Чья жизнь не была спокойной и сытой,
кто совершает самоубийство —
по велению сердца или версии журналиста.
Надломанный, но великий —
задушенный полотенцем,
с головою пробитой.
Я искал вдохновение. Я читал про ГУЛаг,
Бухенвальд и Освенцим – до слёз, до мурашек,
до ядовитой слюны, закусывал Библией
и Бхагавад-Гитой.
Я не хотел войны.
Я факелом Знания мог развеять невежества тьму,
но шквалистый ветер меня научил
не доверять никому.
Я уходил из дома – по велению сердца —
не всегда возвращался с победой,
иногда – с позором, лежал на полу —
и взгляд бежал по узорам настенных ковров:
я был нездоров. Не спасали ни водка, ни Веды,
ни мысли от Кастанеды,
ни те, кто самсарился рядом.
Над собой – я – работал вне дома
и – брал себя на дом.
Как мне казалось, я обладаю особым вкусом,
мечась между Иисусом
и Маркизом де Садом.
Я видел, как строились пирамиды —
любви и добра, и рушились – от обиды,
не дожидаясь утра.
Я видел, как маленький мальчик играл
и летал в облаках, и как становилась узлами
гадюка в его руках. Я протыкал гвоздями
обе стопы, когда на сельских развалинах
искал медь.
Как-то меня две бляди – наживы ради —
отравили клофелином, избили гопы
и заели клопы…
Я всё хотел знать
и уметь.
Я тоже, как многие нелюбимые мной поэты,
могу не вестись на рифмы и ритм,
но –