– Да раз на раз не приходится…
Мужчины заговорили о чем-то другом, кажется, о военном американском крейсере, замеченном будто бы в водах соседнего островного государства.
А де ла Роса вернулся за свой столик и стал в одиночестве курить сигару.
Я покинула свое место за стойкой и села за столик к Рамону, почему-то даже не спросив разрешения.
– А, вы новая учительница, приехали просвещать наших маленьких и больших невежд, – с дружелюбной улыбкой и совсем без иронии сказал он.
– Да… Приехала… – отчего-то смутившись, ответила я, и какое-то время мы оба молчали. Я искоса разглядывала его лицо, мощные красивые, хотя и изрядно потрепанные работой, руки, думая о том, что у нас с ним мог бы выйти в меру сентиментальный роман, если бы я этого захотела и если бы он не был таким правильным семьянином.
Но я не хотела. Я ждала чего-то другого.
Спустя какое-то время я сказала:
– У вас красивая фамилия, наверное, корни уходят в конкисту? И ваши предки были испанскими идальго?
Он улыбнулся, и я представила, что, должно быть, так и выглядел легендарный Франциско Писарро или Нуньес Бальбоа11, а может быть, и сам Кортес.
– Я знаю только, что мой прадед сражался бок о бок с Симоном Боливаром в той великой войне12. А это что-нибудь да значит, так сеньорита? Вы-то, наверное, лучше нас осведомлены о той войне?
Теперь улыбнулась я и ощутила на себя чей-то взгляд, будто бы скользнувший по мне из глубины зала. По коже пробежала легкая, едва уловимая дрожь.
Вспомнив недавний разговор, я невпопад спросила:
– А сколько у вас детей?
– Пятеро. Старшему 15, а младшему в прошлом январе исполнился год. Трое дочерей и два сына, – с искренней и наивной гордостью похвастался Рамон.
– Это хорошо, – машинально сказала я, почему-то ощутив странный приступ тревоги – мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. – Хорошо, что у вас сыновья – они понесут дальше такую красивую фамилию…
– Они станут мужчинами и смогут заботиться о своих трех сестрах и о женах – и этого мне достаточно. А фамилия, да бог с ней, – усмехнулся красивый потомок конкистадоров и, затянувшись, выпустил несколько белых колечек дыма.
В то мгновение я уже вторично почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась.
Закатный блеск полыхнул в его темных глазах. И было в этом блеске что-то до боли неотвратимое. Как то, что солнце каждый вечер погружается за океан, а утром неизменно всплывает на поверхность. В голове мучительно кувыркались строки Есенина:
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
…Чтоб процвесть…
Мне