– В конце концов, что же случилось, почему она уехала?
Шахназар, пожимая плечами, говорил с грустной усмешкой:
– Говорит, не выдерживаю деревенскую жизнь…
– Чего не выдерживала, ты хоть спрашивал?
– Спрашивал, как не спрашивал.
– Ну и что?
– Не выдерживаю, говорит. А что не выдерживает, сама не знает. Все не выдерживает. И люди здесь не такие, и моря нет, и хлеб не тот, и вода не та.
– А какие тут люди? Вроде обыкновенные: голова, два уха, ну и… все остальное.
– Дикари мы, в каменном веке живем, говорит, цивилизации нет, хлеб недельной выпечки жуем.
– Недельной? Это она верно заметила. А ты бы сказал: мол, в соседнем селе пекарню строят, скоро хлеб будут поставлять на машинах, каждый день. Или говорил, тоже не помогло?
– Говорил… да что там, говори – не говори, раз не нравится, значит не нравится.
– Стало быть, вы ругались?
– Ругались, как не ругались. Тихо ругались.
– Как это, тихо ругались?
– Она нас учила жить по-своему, а мы ее – по-нашему. Вот и ругались тихо.
Сельчане почесывали затылки: сто лет жили, хлеб сеяли, скот выхаживали, скалы долбили, чтобы воду добыть, сады разводили, земле челом били до седьмого пота… Думали, так надо жить, и детей своих приучали к тому же, а выходит, ошибались: не так жили, без цивилизации, теплой уборной не было – вот в чем беда наша!
Вот эту самую Наташу и воспоминали сейчас сельчане, потягивая чай с конфетами. Вслух, правда, об этом не говорили, чтобы не обидеть хозяев, но на ум приходила именно она. Женщины разносили чай, принимая поздравления односельчан, которым тут же давали листок бумаги, на котором под диктовку отца Арфик писала текст приглашения на свадьбу. Приглашение принимали, не читая, засовывали в карман и спрашивали:
– Когда?
– В среду.
– В среду можно. – И опять принимались за чай.
Пили много, по три-четыре стакана за присест, пока рубаха на груди да лопатках не взмокнет дочерна; после этого стакан переворачивали, оставляя его на блюдце вверх дном, что означало: