Феллини он не любил давно, а встреча с ним только подтвердила его убеждение в том, что режиссер – «мошенник, фигляр и, главное, безбожник». Он не отрицал некоторого артистизма в итальянце, но приписывал это этническому своеобразию и личному сатанизму. Случай в бане он как раз и объяснял присутствием среди нас Диавола.
На следующий после матча и банного счастья день я был еще полон, как трамвай, воспоминаний о вчерашнем (почему-то только о бане, о футболе странным образом никто никогда не вспоминал, я сам припомнил, лишь когда засел за мемуары, и даже не уверен, что кто-либо согласится подтвердить мой рассказ). Я отправился в магазин за провизией, обдумывая всеобщий экстаз от посещения злачного местечка партийной элиты и рассеянно глядя по сторонам. Краем глаза я заметил, что ко мне присоединились рыжие близнецы, и мы молча пошли рядом. Затем я издалека разглядел ладную фигурку Гунты и пожалел, что не успел с ней познакомиться – она мне очень понравилась, когда стояла под деревом в миг одержимости Эгона.
– Конджо сет, айделлем? – сказал один из рыжих.
– Ышши, – горячо откликнулся я, – бэттам!
– Шермута! – презрительно произнес второй близнец.
И тут мое сознание прояснилось.
– Прохвосты! – взвизгнул я, – на каком языке вы разговариваете?
– На том же, что и ты, – удивились братья, – на амхарском.
– Черт побери, но мы же не учились вместе в Институте восточных языков, да вас и на свете еще не было!
– А что ты так кипятишься? Что такого мы сказали? (Да, я, кажется, должен объяснить, что же было сказано? Думаю, не все могут изъясняться на языке Эфиопии так, как это умели близнецы. Просто мое тогдашнее изумление превосходило ту оторопь, с которой отвечают мне эфиопы где-нибудь в парижском или франкфуртском метро, когда я обращаюсь к ним на их языке. В переводе на русский вышеприведенный диалог выглядит так:
– Красивая женщина, нет?
– Да, очень!
– Проститутка!)
Тут Гунта остановилась, поглядела в нашу сторону и, дождавшись нас у магазина, сказала, обращаясь только ко мне:
– Ты на них не сердись: они не понимают сами, что говорят. («Конечно не понимают, – внутренне согласился я, – они же говорят по-амхарски). Тем более, – добавила Гунта, – что они, кажется, говорят по-амхарски.
И, повернувшись к близнецам, она с легким латышским акцентом спросила:
– Амарынья йиннаггераллю вой?
– Ауо,