– Финн, я хочу, чтобы сегодня ты поехал со мной в город. Отец Томас хочет попросить тебя быть прислужником в его соборе.
Я с интересом наблюдаю за реакцией Финна, потому что, если честно, мы оба ненавидим мессы.
Абсолютно и безоговорочно.
Ненавидим.
Они всегда такие мрачные, тяжелые, одинаковые от раза к разу и очень скучные.
Я знаю, что Финн хотел бы быть прислужником так же сильно, как я горю желанием принимать ежедневно свои таблетки, но он послушно уходит вместе с мамой, а мы с Дэром остаемся одни. Он демонстративно старается не пересекаться со мной взглядом, от чего мне становится физически холодно.
– Что собираешься делать сегодня? – спрашиваю я у него, дрожа всем телом, в то время как мои пальцы перебирают вышитый восточный орнамент на коврике передо мной.
Дэр смотрит в сторону.
– Ничего.
Он удобно раскинулся на сиденье рядом с окном, прижавшись головой к стеклу. Пустым взглядом он уставился на владения снаружи, которые ему запрещено посещать.
Я отказываюсь принимать этот ответ. Мне скучно, как и Дэру. И если мы не выберемся из этого скучного дома сейчас же, я умру.
– Хочешь, пойдем в сад? – спрашиваю я с надеждой. – Сабина подселила новых карпов в один из прудов. Мы могли бы их покормить.
– Ты знаешь, что мне не положено выходить, – говорит мне грубо Дэр, даже не поднимая на меня глаз.
– С каких это пор тебя это заботит? – смущенно спрашиваю я и замечаю, что обе его руки сжаты в кулаки.
Что происходит? Мы приехали сюда на лето около двух недель назад, но Дэр стал совершенно другим человеком, замкнутым, тихим. И мне это не нравится.
– С сегодняшнего дня, – бросает он, и мне становится больно слышать его интонации.
Он стал таким резким, таким… грубым.
– Что с тобой? – шепчу я, и мне страшно услышать ответ на свой вопрос, потому что выглядит он сейчас так, будто зол именно на меня, будто я больше не нравлюсь ему.
Его кулаки дрожат, прижатые к его коленям, а лицо стало белым, как полотно. Моего взгляда он все так же упорно избегает.
Наконец Дэр вздыхает и поворачивается ко мне лицом, его взгляд встречается с моим.
– Слушай, Калла, – говорит он устало, – ты всего лишь ребенок, и тебе этого не понять. Я не такой же, как ты. Если мы будем общаться, мне придется заплатить за это. Больше нет никакого смысла делать только то, что я хочу. Проще делать все как говорят. Мои желания больше не имеют никакого значения. Все стало бессмысленным.
Выражение полного смирения на лице Дэра пугает меня не на шутку, потому что это не он: он никогда таким не был. Он всегда был бунтарем, всю свою жизнь. Своим поведением он всегда давал мне надежду, заставлял меня поверить в то, что мои желания важны, что мое мнение важно, что все возможно.
А сейчас?
Он выглядит таким печальным, таким одиноким, потерявшим надежду.
– Не говори так, –