– Что поделать – работа такая… – вздохнул мужчина.
– Знаю я твою работу – все казенное добро считаешь, а коль такой грамотный, то и мои годки сосчитал бы – помру, а ты и знать не будешь…
– Что вы, мама! Рано вам об этом думать… Внуков надо на ноги поставить, дождаться, чтоб семьями обзавелись, правнуков вам родили…
– Знаю, что мне недолго осталось, – махнула рукой старуха, – цыганка нагадала, а еще сказала, что для всех грядут лихие времена, и что умру я не на твоих руках, чужие люди глаза мне закроют…
– Нашли, кого слушать, – недовольно произнес Епифан.
– Цыганку слушать, может, и не следует, а вот священнику нашему не доверять не могу, он еще в семнадцатом говорил, что отступление от веры до добра не доведет…
– Не перестаю, мама, вам удивляться… – покачал головой Епифан, – то цыганка что-то наплела, то священник религиозной чепухой голову задурил – плюньте! Чему нас партия учит? Что религия – есть опиум для народа, так что не слушайте никого, благодарите рабоче-крестьянскую власть, что ни в чем не нуждаетесь, и вообще, в каком свете вы меня выставляете… – Бортников с укором посмотрел на женщину, он понимал, что ей трудно привыкнуть к веяниям новой жизни.
«Старое дерево скорее сломается, чем согнется, – вспомнил народную мудрость мужчина, – к чему человек с детства приучен, того и придерживается всю жизнь».
– А цыганка не только к нам заходила, – продолжала старуха, – она и у других в деревне была и всех о наступлении суровых времен предостерегала.
Епифан с сочувствием посмотрел на мать и едва не прослезился. «Доверчивая, словно дитя, – подумал мужчина, – до седых волос дожила, а верит всему, что ей скажут».
– Ладно, пойду я, потом поговорим, – ответил мужчина.
– Ступай, разве тебя удержишь… – махнула рукой женщина и, насыпав зерна в корыто, пошла домой.
Епифан проводил женщину взглядом и поспешил выполнять поручение Дубова. «Достанется мне от председателя… – переживал мужчина. – Ждет, что вот-вот вернусь, а я и от дома не отошел». Бортников прибавил шагу и вскоре дошел до конюшни. До 1917 года она принадлежала пану Родкевичу. Хозяин любил лошадей и не жалел средств на их содержание. Старый конюх Иван Череда, неоднократно бывавший с помещиком за границей, вспоминая былые годы, говаривал: «Живут же люди!.. Я такую красоту видел, что вам и не снилось…» Выражение лица старого конюха становилось грустным, на какое-то время он замолкал и погружался в воспоминания. Старик давно мог оставить работу в колхозе, но из-за любви к лошадям ежедневно приходил на конюшню. Лошади чувствовали его любовь и беспрекословно слушались. Вот и теперь взору счетовода предстала умиляющая сердце картина: старик сидел на березовой колоде и поил из ведра долгоногих жеребят. Не обращая внимания на корыто с водой, стоявшее невдалеке, жеребчики, словно малые дети, тыкались носами в морщинистые ладони Череды. Конюх похлопывал их по гладким