По распоряжению комиссии она обязана была носить исключительно это.
Лиза тяжко вздохнула. Разложила и надела на голое тело платье самого простого фасона, цвета яичной скорлупы, поверх платья завязала фартук с удобными кармашками, цвета слоновой кости, натянула на бедра обтягивающие короткие лосины цвета первого снега, нацепила носочки и лакированные туфли на низком каблуке, цвета легких облаков. Каблуки удалось выклянчить у папочки, пообещав, что никогда и ни за что они не станут причиной опасных падений.
Покончив с нарядом, Лиза присела за туалетный столик и, посматривая на себя в зеркало, гладко расчесала волосы, разделяя их на прямой пробор. Лизе не нравилось заниматься прической, потому что с самого детства ей не нравился отличающий ее от остальных вид собственных волос, а папочка, как назло, никогда не разрешал менять цвет или длину. Она быстро заплела косичку, взглянула на свою прилизанную внешность, на всю из себя такую скромницу и, кисло поморщившись, показала себе язык.
Правда, затем, поднявшись и ощутив пусть небольшую, но прибавку в росте, она немного воодушевилась. Лиза невольно выпрямилась и будто стала женственней и по-доброму заносчивее. Ничто так не выводило ее из эмоционального падения, как подъем любимых каблучков!
Каждый день после завтрака, не дожидаясь, пока папочка уйдет по своим делам, Лиза со словами «Я гулять, папочка!» отворяла дверь и окуналась в объятия города. Ей нравились прогулки, они развлекали. Все лучше, чем сидеть взаперти.
День стоял ясный. Гордо цокая каблуками, Лиза шествовала под руку со своим переменчивым настроением.
Резвой походкой она двинулась вниз по дорожке, уверенно перешагивая разрывы между каменными садовыми плитами, которые нарочно выложили неаккуратно, с большими зазорами. Белый каблук остерегался попадать в эти бреши, остерегался ступать на землю палисадника – ухоженная трава, подобная той, что зеленела за окном ее спальни, здесь не росла. Здесь было нечто совсем иное, к чему невозможно было приложить изумрудных и сочных эпитетов, нечто предательское, губительное, вплетающее саднящую тревогу в дремучие сны и невинный такт сердца…
Думать о тревожном было так вредно и глупо, что Лиза и не думала. Она уже давно научилась простой уловке: впустив в себя плохое, тут же отпускать его, не зацикливаясь на том ужасе, что приходил в ее сердце из мира, в котором ей суждено было родиться. Здесь жизнь человека была слишком коротка.
Добравшись до низкой оградки, Лиза свернула налево. С той же миной какой-то неуемной и сосредоточенной