«Не такая, как все». Я – магнит для вашего внимания, именно то, что вы создали для себя. Мне больше нечего вам предложить.
Но даже у такой, как я, есть то самое замечательное и единственное, что позволено иметь человеку в наше время, и это – папочка.
На письменный стол ложился свет раннего утра.
Выловив неплохую мысль, Лиза быстрым размашистым почерком оформила ее в одно предложение и поставила точку. Перечитала про себя еще раз. И еще. Что ж, для первого, чернового, варианта вполне сойдет, не придется перекраивать потом сто раз, надо будет только убрать все эти красивые глаголы и эпитеты, подтереть пару наречий, да и вообще – поменьше размышлений и побольше простых предложений с примитивными описаниями. Так менее подозрительно.
Оставшись довольной вступительной частью, она отложила карандаш и взглянула в окно прямо перед собой, туда, где занимался теплый, безмятежный день.
Мир красивым кусочком вписывался в квадрат окна над ее столом, прямо над рабочими принадлежностями, – папочка специально выбрал и обустроил ей комнату с этим оконцем, за которым открывалась именно эта чудесная комбинация: широкая полоска неба, лужайка и царствующий на ней раскидистый дуб. Лиза обожала свой уголок. Любила наблюдать, как из года в год растет и меняется ее «настольная живая картинка», и каждый раз радовалась, когда неоспоримый любимец ее картинки баловал хозяйку тем или иным движением жизни. «Умереть не встать, как здорово!» – не раз и не два уже успела подумать в это утро Лиза, то прислушиваясь к таинственным перешептываниям сплоченных листочков, то любуясь виртуозными полетами воробьев над частоколом травинок и завороженно глядя, как в просвете кроны кучевые облака обкладывают синее небо.
Девушка вздыхала по чему-то далекому. Она сидела не шевелясь, положив подбородок на сцепленные ладони, и мысли, витающие вокруг исписанных листков, постепенно просачивались за окно.
Позабыв обо всем на свете, Лиза окуналась в созерцание своего ухоженного кусочка природы. Под окном ее спальни растения не буйствовали, природа не была дика – ее приручили заботливые руки: сорная растительность беспощадно истреблялась, а по зеленеющей сочной траве проходились газонокосилкой пару раз в месяц. И только дуб в окружении стриженых травинок оставался необузданным и каждый год распластывал могучие ветви все шире и выше, а кора на его стволе грубела, обрастая пятнами мха и лишайника.
Лиза часто вот так предавалась созерцательному безделью, думая о том о сем, иногда даже о том, что связана одной бедой с этим одиноким краем, зеленеющим за раскрытыми рамами. Их объединяла наполненность внутренней силой, ощущение стержня, выпестованного под напором вечных ограничений и непререкаемых правил, и вместе с тем внешне они оставались до ужаса уязвимы перед бесчисленными бедами и напастями, открытые всем ветрам, бурям, молниям и пилам. Да, их судьбы были схожи. Но эти мысли она ни за что не запишет в сочинение, они предназначались только для нее и ни для кого больше.
Лиза долго смотрела невидящим, пустым взглядом в одну точку, не замечая, как бежит время. Затем постаралась вернуться из той дали, куда унесли ее мысли, и потянулась всем телом, разминая затекшие мышцы. Пора было идти к завтраку. Она тихо встала из-за стола и вышла из комнаты.
Спустившись на первый этаж, Лиза поспела как раз вовремя. Ее никто не окликал, но она знала, что ее уже ждут.
Миг – и край ночной рубашки стремительно взвился вверх, голые ступни зачастили по паркету в сторону кухни. Лиза пулей влетела в яркие пятна света. Прыгнула, как взбесившаяся кошка.
– У-ы-ы-ы-ы, – коверкая голос, придурковато завыла она. – Доброе утро, папочка!
– С добрым.
Повиснув на шее папочки, Лиза вцепилась, как клещ, закряхтела, с усилием подтянулась и чмокнула папочку в худую щеку. Он отреагировал со скупой мужской эмоциональностью, быстро глянул, пустив в свой взгляд одну капельку нежности, но не сделав даже попытки обнять или ответить на игривость девушки.
В руке он сжимал заточенный нож. На разделочной доске перед ним лежали нарезанные ломтики черного хлеба и распотрошенный помидор.
– Садись, – сказал он.
Лиза плюхнулась на вертящуюся сидушку высокого табурета, не отрывая довольного взгляда от папочки, затем, чувствуя, как в крови все еще бурлит прилив бодрости, крутанулась вокруг своей оси, еще раз и еще. В лазейку приоткрытого окна вкрадывался свежий ветерок. Долетев до столешницы, он тщетно пытался оживить очерствевшие крошки.
Спокойно собирая бутерброды, папочка