Придется раз за разом проживать эту жизнь. Эти жизни. Снова. Вновь и вновь. Пока вина не будет искуплена, а урок усвоен. «Вина?» – услышал он голос Павла. Чья вина? «Да, пожалуй, вина», – согласился Александр. Затянуло режущей болью левый бок. Бок о бок. Они с Павлом прошли вперед и остановились. Фул стоп. Fool, stop. Как? Дурак. Остановись мгновение. Продлись очарованье. Не здесь и не сейчас. Но где-то и когда-то. Стоит перед ними в платье цвета запекшейся крови, с трипанротовым кружевом и бибрихскими лентами в убранных змеящихся волосах. В окружении. В осаде. В засаде. Страх объял полностью. Не сдвинуться с места, не пошевелиться. Нечем дышать. Нечем дышать. Тело пробивает волнами мелкая дрожь. Руки дрожат. Вино дрожит. Спрятать за спину. Не показывать виду. Не упускать из вида. А если уйдёт? А если насовсем? Нет. Всегда будет рядом. Шарлаховым ядом растекается по венам непокой. Вечный покой. Нет ничего вечного. Не этого он ожидал. Тягость, мучительность, гнет, груз, а не легкость, беззаботность и ребячливость. Он начал было рассказывать окружающим что-то о "Метаморфозах" Апулея в переводе Кострова, невпопад, не к месту, лишь бы не молчать, как на натёртый до блеска паркет посыпался град. Белые крупные жемчужины заскакали по полу, две из них подкатились к его ногам. Он стал растерянно озираться по сторонам, пытаясь понять, у которой из дам рассыпалось ожерелье. У неё. Она оборачивается к нему, всё ей смешно. Лицо его смешно. Смеётся, но не насмехается. Непосредственная и шаловливая, как ребёнок. Добрая, весёлая. «Что же вы стоите? Вспоминаете Лебедянь? Бездействуя ничего не добьёшься, – она протянула ему руку, продолжая смеяться, – не собирайте, пойдёмте, я Вас приглашаю». «Воздержусь». «Воздерживайтесь». «А Вы? Тоже предпочитаете воздержание?» – насмешливо обратилась она к Павлу. «Я? Нет». Он – нет. На нет и суда нет. Только его «нет» правильное, уместное, как и всё в его жизни. Это он, Александр, ходячая катастрофа, а Павел – безупречен. Стало тошно. Определенная неопределенность неприятна. Неопределенная определенность невыносима. Горизонт планирования – пара часов/дней/месяцев/лет/веков. Нужное подчеркнуть и сразу зачеркнуть. Никогда не знаешь, как будут развиваться события. Бытия. Быт и я. Быть здесь и сейчас. Что не моделируй – всё всегда не так. Так как? Неизвестно. Каждый шаг и действие рождают тысячи вариантов и их последствий. Нет ничего правильного и неправильного. Всё предрешено? Кем решено? ИМ? Или нами самИМими? Чем больше перемен, тем больше постоянности. Метаморфозы. Метасмыслы. Александр отворачивается и садится в высокое вольтеровское кресло, продолжив апулейный рассказ. Говорит он хорошо и спокойно. Уверенно. Расслаблено. Со знанием дела. Только тело нервно подрагивает в такт вальса, словно его бьют конвульсии. Компульсии. Обсессии. Ничто. Нигде. Никогда. Когда вечер начинает переходить в ночь, Белоухова напоминает, что, мол, де прощенное воскресенье. Пора прощать и прощаться. На прощанье положено три целомудренных поцелуя. Нельзя отказать. Никому. Кому-то бы стало смешно, но не ему. Павел срывает
