Полвека в мире экслибриса. Александр Чернов

вскоре Николай Алексеевич заводит разговор о том, что заказ получился значительно дешевле, что не все деньги, присланные Самусём, израсходованы (себе за работу я не брал). Мол, как я смотрю, чтобы сделать тому ещё и афишу. С удовольствием соглашаюсь разметить афишу, тем более, что для меня это дело каких-то минут. А он с хитрой улыбкой предлагает, чтобы весь текст был мелкий, лишь фамилии четырёх художников составляли основу афиши. Мол, Рокуэлл Кент, Александр Чернов, Пабло Пикассо, Николай Никифоров – крупно, а дальше мелко, что представлены на выставке такого то коллекционера, там то, тогда то. Я, смущённо, возражаю, что мою фамилию тут не надо. На что Николай Алексеевич мне отвечает, что его одного с такими мастерами упоминать нескромно, а обычную стандартную афишу делать неинтересно.

      Отказавшись от этой затеи, Николай Алексеевич, посетовал, что у меня не хватило духу, заметив, что такую афишу никто в стране не смог бы сделать, а вот мы могли бы. Представь, говорил, что бы записывали в свои блокноты шустрые журналисты, командированные редакциями на открытие выставки, что бы писали в письмах домой курортники, побывавшие на выставке, и что бы торжественно, в полголоса, говорили учителя своим школьникам, приведённым для встречи с прекрасным. Честно говоря, я, хоть и поступил правильно, но чувствовал себя виноватым, что не дал осуществить Николаю Алексеевичу столь яркую мистификацию.

      Московские коллекционеры поговаривали тогда, что в отпечатанном Никифоровым буклете нет в иллюстрациях московских художников, а лишь он и я. Но, во-первых, в коллекции Самуся их работ почти не было. Я же к этому времени сделал порядка сотни экслибрисов и все их посылал Самусю. Если прибавить к этому экслибрисы, сделанные Никифоровым и для него, то вот и получалась вся коллекция евпаторийского коллекционера, насчитывающая чуть больше двух сотен экземпляров. Это тоже показатель роли тамбовского экслибриса. А, во-вторых, никто не знал, что это, оказывается, был подготовительный шаг к задуманной Никифоровым афише, высмеивающей формализм и мещанство нашего общества. Тут, если вдуматься, дело совсем не в нескромности.

      Вот такой он был «великий художник» Никифоров. Его конкуренты коллекционеры часто за глаза возмущались любительским уровнем его рисунков, а вот большие мастера, те, будучи на высоте положения, были более снисходительны к нему. Сам же он относился, на самом деле, к себе весьма критически, и неоднократно обращался ко мне с просьбой награвировать кому-то экслибрис, признавая, что он не может профессионально нарисовать.

      О таком ярком человеке можно вспоминать бесконечно. Тонкий психолог, человек артистичный, он мог легко завладевать вниманием публики, словно завораживая её. За много лет нашего знакомства накопилось множество интересных примеров, иллюстрирующих это. Ограничусь лишь описанием его пушкинской «находки».

      В 1975-79 годах при Областной библиотеке имени Пушкина работал Клуб любителей книги, созданный Александром Ильичём Сапоговым.