Больше чем… Исповедь эмоционального мазохиста. Тамара Тинникова

душу, умеющую предано любить.

      Так проходили недели и месяцы нашего никуда не ведущего и ни к чему не обязывающего общения, я крепко прилипла, как мотылек к паутине, к «кухонным» разговорам, к полуночным встречам и коротким перепискам по телефону. И, несмотря на то, что их было не так много, как хотелось, я, как безнадежный романтик и влюбленный лирик, придавала слишком большое значение этим немногословным беседам. Каждое его невзначай обро́ненное слово заботливо подбирала и бережно хранила в тоскующем холщовом сердце, а вечерами перед сном тщательно разглядывала и взвешивала, пытаясь найти в пустозвонных стекляшках глубокую грань междустрочного смысла и радужный блеск настоящих бриллиантов. Ловила каждую нотку его голоса, стараясь найти под жухлым ворохом внешних проявлений робко пробивающуюся вечнозеленую любовь. Ждала, что наступит день и три заветных слова прорастут на каменистой почве, как первые ростки высоких и могучих деревьев. Но он был спокоен, непоколебим, и упорно молчал о главном.

      Сколько раз, глядя в песочные дюны его карей пустыни, слепо успокаивала себя и оправдывала его равнодушие прирожденной робостью, а бездействие – отсутствием подходящего момента. Сколько раз, глядя на бесплодную землю, находила тысячи причин и столько же отговорок, объясняющих, почему еще не пришло наше время, боясь допустить мимолетную мысль, что на иссохшем поле невозможно взрастить любовь.

      Наивным мечтателям не нужны очевидные факты, доказательства или прописные истины, они верят только парящей в облаках душе, строящей живописные замки, смелые и красочные, упирающиеся шпилями в высокое небо; они верят только необузданной фантазии, рисующей пастельными красками образ ранимого и трагичного героя, одиноко идущего по жизни; они верят только в мощь своей нерушимой любви, что способна растопить мерзлый лед толстокожей души и пробиться в глубины неверующего сердца.

      Весна и второй семестр подходили к концу, неумолимо приближая время головной боли и бессонных ночей всех студентов – время зачетной недели и сессии. Для учащихся филологического факультета, к числу которых я и относилась, эта пора была самой сложной. За короткое время нужно было прочитать десятки художественных книг, которые стояли высокими стопками на полу, не помещаясь на трехъярусную книжную полку; проштудировать многочисленные научные труды критиков, лингвистов и философов; осилить нечитанные страницы учебников, пособий и методичек, и при этом не сойти с ума от кишащих в голове, бесконечно роющихся и переплетающихся змеиным клубком запутанных знаний.