– Не узнаешь? – спросил он вместо приветствия.
Я глазам своим не поверил:
– Игорь Петрович? Вы… как здесь?
– Ну как и ты, очевидно. Живу вот, – пожал плечами.
– А как же университет?
– Что «университет»? – резким движением Игорь Петрович снял очки и подслеповато уставился на меня. – Нет меня там больше. А у меня больше нет университета. Так исторически сложилось.
– Да, но ваш магазин. Такой чудесный был книжный магазин, в фойе второго корпуса.
– А-а-а, ты о лавке, – с каким-то непонятным мне облегчением протянул он. – Да не задалось, прогорел я, пришлось все распродать за бесценок и закрыться. Да-а, ты тогда на четвертом курсе учился. Длинный такой, тощий. Вот тесен мир. Что ж, карьера переводчика не сложилась?
– Да так как-то все, знаете, – замялся я: тема эта вызывала тошноту почти физическую, и я поспешно сменил ее. – Может, выпьем как-нибудь, за встречу и за тесный мир?
– А как же, – оживился Игорь Петрович и потушил сигарету и бросил Пруста на исцарапанную столешницу. – У тебя чего?
– Пока ничего. Сбегать надо.
– Так беги, студент. Беги.
6 Просвистела
Начинал он с магазинчика в фойе университета. В здании размещались сплошь гуманитарные факультеты, так что о лучшем месте и мечтать не приходилось. Сразу слева от входа была касса, где Игорь Петрович тихонько слушал ДДТ и Пинк Флойд. В те времена он относился к университету с некоторым пиететом, как и все мы: было, за что. Постоянно что-то происходило, мы изнемогали под тяжестью пакетов с книгами раз в полгода, и всерьез боялись сессии, ведь экзамены принимали настоящие профессора. Кстати, тогда они еще не сменили пиджаки и галстуки на бесформенные свитеры в крупный ромб и не курили у одной урны со студентами перед входом в корпус. Печальные тополя кланялись нам, бредущим из общежития на рассвете, и можно было сорвать пару высохших семечек клена и запускать их из окна крошечными вертолетиками наших невинных дней.
По правую руку – художественная литература, и никакой банальщины: Майринк, Пруст, Кортасар, Джойс, Платонов, Кафка, Цвейг, Кокто. Стипендия, даже повышенная, была совершенно ничтожной, но мы могли позволить себе что-нибудь в мягкой обложке, меньше, чем за сто рублей, зеленые, с выпадающими страницами и худым переплетиком, карманные, любимые, зачитанные в скорости до белесых заломов, в подчеркиваниях, комментариях и рисунках – наши окна, нищенские иллюминаторы в иные миры, созданные подлинными творцами, куда более значительные, чем любой предмет в расписании.
Чуть дальше, слева за кассой, были полки, посвященные наукам: история, философия, психология, лингвистика, литературоведение, религии… Факультеты ненужных наук – о, мы уже тогда догадывались об этом, жуткая в своей простоте и безнадежности истина украдкой смотрела нам в глаза, но мы отводили взгляд, ведь не могло же быть такого, чтобы в нашем Отечестве не осталось места для структурализма и литот, Бакунина