– Обидевшемуся на бога за ссылку туда, где не живут боги.
Вот сейчас случайно включил передачу Умницы и Умники Вяземского и там Ломоносов рассказал – про страстность, через посредство Никонова и Сперанского.
А это именно то, чем и занимается постоянно Король Лир:
– От души делает ясный, видимый, ответный, шахматный ход.
А Толстой предлагает сразу видеть всю партию. Это можно, но было можно только в детстве, когда играли в фантики или гоняли мамонтов по пустыне дремучего леса, ибо куда ему бежать, если он бежит вперед, а там яма, как раз, про которую мамонт думает, что она, да, есть, но, авось, до нее добежать не удастся.
Тоже, в общем-то, и у этого Мамонта были намерения писать не только программные документы, но и Эссе, конец которого, как и конец романа – не только неизвестен, но и не может быть известен заранее принципиально. Этим же хотел заняться и Приам – царь Трои, что:
– Несмотря на то, что ежу понятно, как говорили все, дары данайцев нам не нужны и за бесплатно, но Приам хотел вырулить. И всё это, заметьте:
– В уме, так сказать, тихо сам собой, тихо сам с собой я веду беседу.
Здесь – наоборот, Лир проверяет свои версии на окружающих, от души лепя свою картину Репина на вид, как древний Мамонт, но он делает совершенно четкий и однозначный ответный выпад против того, что ему не нравится, и только таким образом найти конец пути.
Толстой предлагает человеку играть только в междусобойчик, а не пытаться переиграть бога, если Он предложил ему партию.
Толстой предлагает Человека – всё сам знающего, а Король Лир идет шагами, как шахматист, смотрит, что предложат ему За-Кулисы, взору его недоступные.
Почему Толстой и говорит про религию, а не про:
– Веру, – а:
– Разница именно в том, что произошло на горе Синай, где Моисей получил Две Скрижали Завета, вместо одной, которая была видна, как Золотой Литой Телец.
Страсти – это и есть пьеса, – в моем переводе страстности, как сути красноречия Ломоносова, на тему этого эссе.
25.02.18
Толстой в этой статье проясняет Шекспира так, как логично не видно для большинства, ибо на приводимые им противоречия не обращают внимания, а только чувствуют автоматически их тайную правду, но вот Толстой и показал, что:
– Это не просто так, – а:
– ХГениально!
Я хотел найти чью-нибудь вразумительную, не тавтологичную статью о Толстом, и пожалуйста:
– Он сам предложил мне свои услуги.
Сенкью, сенкью, сенкью вэри мач.
Но это редкий случай не пропагандистского, а личного противостояния РАЗУМУ. Бог утверждает:
– Ты, мил херц, можешь! – и люди пытаются Его понять.
Толстой, можно сказать, раз за разом чертыхается:
– Не могу, прости господи!
И вот так, кажется, что у него – Толстого – нет ни перед кем нужды прикидываться. И он искренне