– Два мальчика, – крикнул этот негодяй в полуоткрытую дверь. – Один вооружён, второй гентас. Будет с чем… – Я не могу передать его слова, они были черны и отвратительны. Мы услышали сейчас, что от нас хотят. И это было очень страшно. Я так никогда не дрожал внутри, но стойку держал и на верзилу смотрел грозно, пока он и сам не вытащил такой же клинок. Здесь стало нечем дышать.
Он сказал “с чем”. Не считал моего брата живым, хотя может и меня тоже имел в виду, куда мне спрашивать сейчас об этом? Но Эдвине на это было плевать. Он знал, что я рядом и набрался смелости, встал около меня и с разгневанными глазами начал свою яростную речь:
– Если ты сейчас же не уберёшься прочь… Твои внутренности будут висеть на этой самой двери, дьявольское создание! Извинись и прочь пошёл отсюда, тварь!!! – Он кричал и сжимал кулачки, пока вся эта ярость вырывалась из него.
Бандит ничего не говорит, он делает выпад с ножом, чтобы поранить меня, но я, к счастью, ловко уклоняюсь и с резким и сильным взмахом вставляю свой клинок с глухим звуком ему в спину. Чудовище орёт от невыносимой боли и в этот же момент Эдвине ударяет ему своим коленом по лицу, разбивая нос в кровь. Из дверей выходят ещё трое совершенно разных поганых отродий. Они были обозлены и заметно вооружены лучше. Первый бандит, что полез к нам, уже лежал мёртвый.
Я услышал у себя в голове явные мысли брата, которого изводила одышка от собственной ярости. Пока я вынимал из умершего клинок, сзади на меня кто-то накинулся. И я был бы убит так же в спину, не ослепи Эдвине бандита своим огнём. Полыхающая стена поднялась из его тела и стала расходиться и разбегаться вокруг нас. Здесь стоял отвратительный запах подпаленных волос, плоти и набухающих, горящих, ничего больше невидящих глаз. Этот неизвестный мне готтос кричал, пока мог, в свой час расплаты, он хоть ничего не видел физически, но на самом деле понял большее, чем кто-либо из нас, находящихся здесь. Я не мог выбраться из огня, по телу шёл пот от его жара, а Эдви рыдал, почти что молча, сжав зубы так крепко, как мог. Он смотрел на то, что сделал и вдруг начал смеяться, как сумасшедший: плач и смех смешались в одну ноту дикой боли и сожаления о потерянной невинности его существа. Но лучше так, чем в лапах этих тварей. Остальные убежали прочь от нас, как они назвали – дьявольских созданий, а дверь в гетто плотно закрылась с другой стороны. Когда тело догорело, и огонь притих, Эдвине пошатнулся и упал бы на колени, не окажись я рядом. Он свалился ко мне на грудь и кричал, не так громко, как погибший в огне, но так чувственно, что я сам расплакался и сел на колени – они предали меня и задрожали, опуская нас обоих.
– Арх… Ах… Я-я защитил нас… Я же просто защищал нас, Ботта!
– Всё хорошо, всё закончилось. – Я подаю ему папку с пола, что он бережно замотал и скрыл от огня. – У нас… есть дела поважней, чем горевать о никому