– Ну ладно, старуха! Дам тебе еще пожить! Погодим с выселением тебя и сучьей твоей семейки! Будешь жить в своем доме, пока будешь мне водку таскать! Но – каждый день! И чтоб на закусь не скупилась, морда кулацкая!
И Анна Васильевна, жена непьющего мужа, трудяги и достойного отца тринадцати детей, в тот год покорно таскала окаянному председателю колхоза водку с закусью каждый вечер, терпя его грязный мат-перемат и невыносимо скотские оскорбления. Идти было страшно беззащитной женщине – одной в осенних потемках. Дед от переживаний приболел, и потому шла она с дочерью, которую она оставляла за дверью, входя к этому душегубу. В один из холодных и дождливых вечеров бушевала гроза с ливнем, как говорится, добрый хозяин собаку из дома не выгонит. А она шла к самогонщице за бутылкой для председателя. Получив эту «индульгенцию» и разрешение еще пожить в своем же доме, она спрятала за пазуху бутыль самогона, опасаясь, что в такое лютое ненастье, когда дорогу размыло и ноги скользили по жидкой грязи, трудно не упасть и можно ненароком разбить бутыль о придорожные камни. Тем более, что раскаты грома над ее головой взрывали сотрясая все вокруг, пугали ее. Но, вымокшая до нитки, в непроглядной тьме, разрыдалась бедная старуха вместе с раскатами грома, завыла в голос, падая на колени. И заголосила, глядя на луну, протягивая к ней в мольбе свои натруженные руки:
– Чтоб он сдох, гад поганый! Чтоб обожрался до смерти, от этой водки проклятой! Чтоб утоп, чертяга красно пузый в самогонке этой чертовой!
И в отчаянии упала в мокрую осеннюю листву и в скользкую грязь, рыдая, катаясь по земле. Но пришла в себя и все же и в тот раз опять отнесла поганцу и выпить, и закусить. Вернулась домой мокрая, несчастная, с запавшими глазами, с прилипшей ко лбу растрепанной сединой. И лишь скинув ватник на пол, бросилась на кровать, уткнулась в подушку, чтобы не разбудить мужа своим воем. Не слезами, а полным отчаяния воем безнадежности. Но, совладав с собою, улеглась спать. Но не спалось, а все думалось и думалось Анне Васильевне о том, как же докатились и она, и ее семья, и вся Россия до такого позорного житья.
Гордость многодетной семьи – железная крыша, честно заработанная ее мужем, и даже факты эксплуатации приписали ее мужу Осипу Белякову за то, что он держал до революции свою строительную артель и наемных работников в ней. Так решил председатель колхоза. А не одну судьбу порешил он в их местах, еще совсем недавно славившихся добротной, сытной и даже зажиточной жизнью знаменитого