Одиннадцатый. Александр Михайлович Пензенский

являлся к тому же домовладельцем, а дед и вовсе добился довольно заметных успехов на писательском поприще. Потому детство и отрочество Дмитрия было вполне безоблачным, а будущность его представлялась весьма прозрачной и легко прогнозируемой. Окончив Первую – лучшую в Киеве – гимназию, в 1905 году он легко поступил на юридический факультет Киевского университета, а когда в сентябре университет закрыли, папенька направил будущего юриста на учёбу в Мюнхен.

      Надо ли разъяснять, что в то неспокойное время в баварских бройхаусах собиралось огромное количество российских подданных, не отличавшихся любовью к отеческому престолу? Воздух свободы и витавший в нём бунтарский дух закружили молодую студенческую голову, втянули в бурлящий котёл революционного варева с невероятным количеством ингредиентов. От одного многообразия партийных названий захватывало дыхание: анархисты, социалисты-революционеры, социал-демократы, кадеты, октябристы, монархисты, какие-то совершенно не произносимые вывески, скрывавшие под собой этнические организации, стремящиеся то ли к государственности, то ли к пошлому разбою.

      Вернувшись через год в Киев глубоко влюблённым в революционные идеи, девятнадцатилетний Дмитрий нашёл родной город в таком же кипящем состоянии и, недолго сомневаясь, примкнул к группе анархистов-коммунистов.

      Однако глубокая влюблённость в глубокую же любовь так и не переросла. Товарищи по группе на партийных собраниях больше обсуждали не идеалы французской революции, а планы экспроприаций. И ладно бы изъятые средства направлялись на искоренение социального неравенства. Увы – господа анархисты ограничивались выравниванием собственного материального положения и пополнением арсеналов для будущих эксов⁶. Революция показала молодому Богрову свою малоприятную сторону, оставив романтизм хождения в народ и покушений на царёвых слуг другим, более дисциплинированным партиям. Вместо оваций Веры Засулич⁷ явственно стал слышен приближающийся звон кандальных цепей, а вместо громких политических процессов – будничность уголовных статей.

      Душевные метания на какое-то время даже привели юного искателя под крыло киевской полиции – той её части, что отвечала за внутреннюю безопасность Империи и презрительно именовалась у передовой молодёжи «охранкой» – сделав его на какое-то время «господином Аленским». Подполковник Кулябко, начальник киевского Охранного отделения, был с молодым человеком очень ласков, сочувственно кивал на его речи, принимал его даже дома, подолгу проникновенно говорил о России, о долге перед отечеством, но – на полицейском поприще разочарование постигло новоиспеченного сексота ещё быстрее, нежели на анархическом. Очень скоро стало ясно, что все елейные речи обходительного Николая Николаевича имеют под собой весьма конкретную цель, в основе своей мало отличающуюся от побуждений бывших соратников – подполковника пуще безопасности династии и спокойствия обывателей волновали благодарности, награды и продвижение по службе, несущее за собой и