Глава 4
– Гляди-ка, однако, совсем лето, – старый алеут Степан прищурил и без того по-татарски узкие глаза, глядя на яркое небо. В раскрытые ворота конюшни врывалось бархатное тепло июньского ветерка, пахнущего солью океана и смолой хвойных лесов. – Однако, славный нога мой сделал тебе. Крепкий, как клык моржа и легкий, что наш каяк…50 Сердотый ты, Михаил… Отчего рот закрыт? Мой крещеный, как ты… Имя касякское51 взял, – алеут торопливо достал из-под камлейки52 медный православный крестик и прижал к темным губам.
Десятник Кагиров не ответил, лишь повел черной, собольей бровью. Задумчиво потягивая трубку, он отчужденно сидел на соломе, вытянув перед собой искалеченную ногу; ниже колена к культе был пристегнут справленный Степаном из розового дуба протез, который старательный алеут на свой фасон украсил примитивной резьбой и шляпками медных гвоздей.
– Ты слыхал, Степан, – Михаил продул истлевшую трубку, – нонче станем усилять наш гарнизон. Их превосходительство сам взялся за дело… А это, брат ты мой, не шутка. Видать, к войне дело идеть. Говорят, по первости усилятся на побережье, значит, и у нас, а опосля и во внутренние края полезуть.
Степан, сидевший к десятнику спиной, что-то хмыкнул, не обернувшись, и бегло залопотал на своем языке, мстительно щуря глаза.
– Гишпана проучить – большой дело сделать, но шибче ттыне53 и поморцев54 выбить след… много зла алеутам сделал. Мать мой, отец, двух братьев… всех вырезал. Шибко худой… Прежде они и Ситку спалили… А сколь одиночек55, редутов огнем поели, сколь путиков, пастников56 и лабазов забрали?.. Черный народ, Бога-Исусу не почитат, токмо своим идолам поклон бьют да кровью с жиром губы мажут…
– Про Ситку ты верно подметил, Степан, – Михаил лениво расправил широкие плечи и наморщил лоб. – Спалили, стервецы… Вот уж правда: степь широка, а дорога узкая. Уж сколь землищи тутось свободной – за жисть не пройти, а, один черт, тесно живем. Ну-ка, дай-кось прош-ки57, раз уж такая беседа зашла. – Десятник зачерпнул чубуком махорки из расшитого бисером кисета алеута и чирк-нул огнивом. – Война – дело нехитрое, то же само, как ребенка зачать. Знашь ведь, как гутарят: «Три вершка наслажденья с бабой, а затем тридцать верст страданий». Робенок сродится – это уж до конца. Так и война… А у нас и народишку – пшик, да и денежных суммов с кукиш.
– Как это? – алеут недоверчиво скосил желтые глаза на Кагирова. – Уж-то у самого Кускова нет? Однако, нехорошо говоришь! Кусков – большой тойон на этой земле.
– Да помолчи ты, рыбоед-сродник, рожа немытая! Тебе сие неведомо от рожденья. Испанец хитер, жди беды! У него и киса, что баба на сносях. Заплатит – охотничков до нашей кровушки изрядно найдется. Еще и пират с моря, гляди,