Наконец Радим свернул с дороги и углубился под мрачное переплетение ветвей. На какое-то время они могли спасти от дождя. Правда, теперь продвижение замедлилось. Ели старались подло ухватить за шиворот, под ноги то и дело норовили подвернуться корни, толстые, как амазонские змеи. Ботинки утопали в рыжей хвое среди седых кочек мха. А дождь, пытаясь добраться до нас, старательно продалбливал навес еловых лап.
Он уже почти настиг Радима и меня, когда прямо перед нашими носами возникло подобие избушки. По правде сказать, это больше походило на землянку в несколько накатов, и на земляной крыше среди почерневших брёвен и веток подрагивал крохотный кустик можжевельника. С первого взгляда и вход в это жилище было не различить – он терялся меж корней-удавов. К тому же всё это сооружение было обильно усыпано хвоей. Удивительно, как Радим вообще его нашёл. Будь я здесь один – ни в жизнь не понял бы, что это чей-то дом.
Окраинный Странник стукнул в грубую дверь, сколоченную из толстенных досок. Она тут же охотно приотворилась, словно в логовище давно ждали гостей. Мы нырнули в эту берлогу, и дверь сама захлопнулась за нашими спинами с надсадным треском.
Было темно. Мрак логовища почти не рассеивался крохотной лучиной, мерцавшей в дальнем углу. И свет, еле-еле проникавший сквозь такое же крохотное отверстие в стене, был слишком тусклым, чтобы разглядеть, что и кто скрывается тут, внутри. Но Радима это не смутило.
– Мир дому сему, – промолвил он спокойно. – Здравствуй на годы, Кион.
– И вы здравы будьте, – отозвался невидимый хозяин густым утробным голосом, больше походящим на ворчание какого-то зверя. Я тщетно пытался разглядеть Киона в потёмках. Здесь, наверное, нужны были глаза позорче моих. Различил только огромную бесформенную массу неподалёку от нас. Если это хозяин, то Радим не зря меня предупреждал…
По-видимому, Окраинному Страннику тоже не нравилась тьма. Он уверенно шагнул к лучине и проделал с ней тот же фокус, что недавно со свечой в моём доме. Легко дохнул на огонёк, и пламя ярко вспыхнуло, осветив берлогу. Кион шевельнулся в своём углу, и я почувствовал, как ёкнуло от неожиданности сердце.
У хозяина берлоги не было лица. Вернее, оно было, но сплошь поросло тёмной с проседью гладкой шерстью. Пара круглых глаз жутковато отсвечивала жёлтыми искрами. Заострённые кончики ушей, казалось, тоже затерялись в шерсти (или в меху?), и рта, и чёрного кошачьего носа почти не было видно. Впрочем, там, где у человека верхняя губа, шерсть росла гуще и чуть курчавилась – наверное, Кион усы отращивает, подумал я. Хозяин лениво и мягко поднялся с колоды, на которой сидел. Стоя, он показался мне ещё кошмарнее – долгорукий, слишком сутулый, весь как облитый длиннющей густой шерстью. Кто же он, всё-таки? Медведь, снежный человек или этот… как его… леший? Да тут всё вместе, и не хотелось бы встретиться с ним один