Бабка Окся и молитвы читать его научила. Книг у неё никаких, только Псалтырь в ситцевой обложке, зачитанная до дыр, её Нестор и читал. Библиотека в селе маленькая, да и та наполовину из нечитанных книг про историю компартии. В школу он перестал ходить после смерти матери. Да и некуда уже было. Девятый класс он отучился в соседнем селе. А дальше надо в район ехать, либо в училище поступать, либо в десятый класс в интернате. Детей на заимке кроме него не было, поэтому председатель распорядился за ним «козла» гонять, а потом на Нестора солярки стало не хватать. Приходилось частенько пешком ходить. Часа три пешком чапал в один конец. А потом отца в сельсовет вызвали, сказали: «Мил человек, либо переезжай, либо твой пацан неучёный будет. Денег нет, чтоб его одного в район возить». Отец почесал в затылке и решил, что дальше сам Нестора Михайловича всему научит. А чему научить не сможет, значит, так тому и быть. На всё воля Божья.
Деревушка посреди тайги последние дни отживала. Этому леспромхоз способствовал – своим работу не давал, на лесозаготовки в автобусах привозили зеков. Узники люди были мирные. Отец рассказывал, что возят не злых, только тех, у кого статья шальная, или тем, кому недолго мучиться в тюрьме осталось. Мол, эти не сбегут, куда бежать, если полгода поработать осталось. Сбежишь, заартачишься – себе дороже, срок такой намотают, что до смерти сидеть будешь, а то и на рудники отправят. А там – хоть и осталось тебе полгода – точно сгинешь. Разговаривать с заключенными не запрещалось. У кого деньги были, они и в сельпо за хлебом заходили. А сердобольные бабы им, бывало, и кусок сала, и папирос пачку всучат. Хоть и преступники, а жалко мужиков. Лица серые, худые все, под глазами мешки чёрные, курят, будто в последний раз, жадно, долго затягиваясь. Нестор с ними даже разговаривал пару раз – неохотно говорят, все больше усмехаются и молчат.
От такого