Во многом это происходит оттого, что музыкальная критика требует внимательного, аналитического слушания, и люди, привыкшие к такому восприятию, предпочитают работать с тем материалом, который вознаградит труд, потребный для анализа и изучения, а не с легкой, танцевальной или расслабляющей продукцией. Это опять-таки вполне обоснованный подход, но он автоматически отделяет подобных слушателей от основной массы людей, покупающих записи популярной музыки, чтобы танцевать под них. Историки по сходной причине предпочитают иметь дело с уникальными, оригинальными музыкантами, нежели с рядовым исполнителем, даже в тех случаях, когда они намереваются изучать тенденции и движения, а не какие-либо исключительные достижения.
В особенности сказанное верно в случае тех, кто пишет историю последнего столетия, поскольку музыка этого периода нам намного доступнее. Историки ранних стилей по необходимости уделяют много внимания стандартным практикам исполнения, так как, если стиль не содержит нотных образцов, практика исполнения – это все, что им остается изучать; и даже если нотные образцы существуют, ученым все равно приходится исследовать способы, которыми нотный текст претворяется в звук. В случае XX века у нас имеются миллионы записей, так что мы можем не только прочесть ноты композиций с альбома Джона Колтрейна[67] Stardust и изучить практики сочинителей и исполнителей времен его популярности, но и услышать, как разные артисты в то время играли данные композиции. Это очевидное преимущество, однако такое положение дел подталкивает нас расценивать подобные записи как репрезентативные даже тогда, когда на деле они таковыми не являются, и – поскольку мы обладаем своим собственным вкусом и при этом вынуждены слушать изучаемые записи снова и снова – уделять внимание тем пластинкам, которые нам нравятся, и игнорировать те, что нагоняют на нас скуку. Так, например, рассматривая 1920-е гг., мы склонны основное внимание