Погоны. Чёрный китель. Якоря.
А в доме пахнет твёрдою землёю.
Осколок
Осколок добровольческих полков,
Двенадцати дивизий ополченья,
Не любит вспоминать, не любит слов
И киноэпопей про окруженья.
Он любит сад, антоновку в цветах,
И лес, проросший дружными грибами.
Ещё он любит чёрного кота
С невероятно белыми ногами.
На встречи он не ходит каждый год,
Предпочитая посидеть за чаем,
Поскольку всё равно там никого
И никогда уже не повстречает.
А где-то в дальнем ящике лежит,
Притягивая внуков, как магнит,
Забытый им осколок – бесполезный,
Заржавленный,
Но всё-таки железный!
Эта долгая война…
Её давно не ищут ордена…
Но старший сын всё хмурится упрямо,
И старится, и говорит: «Война
Не кончилась – не возвратилась мама».
Он совершенно мирный человек,
И поседел за тихими трудами,
Но глубоко запрятан в голове
Шрам памяти – не возвратилась мама.
И в День Победы, робкий, как юнец,
У обелиска с красною звездою
Он думает: «Ещё война, отец,
И мама не вернулась к нам с тобою».
А старший внук, философ и шпана,
У почтальона клянчит телеграмму
И знает, что не кончится война,
Покуда папа не дождётся маму…
Комбат
Старичок,
по ночам потихоньку ловивший стерлядку,
оказался комбатом
жестоких и честных годов.
Он не хвастался этим, тянул пенсионную лямку,
был нешумно уважен в бесчинном кругу рыбаков.
Пиджачок его ветхий был чуждым медальному лязгу.
Ненавязчив бывал он в рассказах о тех временах.
И ему
рыбинспектор прощал потихоньку стерлядку,
что охотно брала на его немудрёную снасть.
За других не скажу,
а меня заедала досада,
и ложился на сердце
шершавый и тягостный ком,
что геройский комбат,
обожжённый огнём Сталинграда,
доживает свой век
незначительным истопником.
Но, ведь этот смирняга —
ужели забыла Европа? —
есть причина того,
что она сохранила лицо,
и что эта стерлядочка
не на столе Риббентропа,
а что ей угощает он
внуков погибших бойцов.
Неужели душе государства дозволена грубость?
Не о том ли скрежещет по совести
жёсткая жесть,
что лихие комбаты,