Противотанковые рвы;
Здесь про запас хранит земля
Ежи и минные поля;
И вызывающе глубок
Никем не занятый окоп;
И запасные диски ждут,
Когда бойцы сюда придут;
И выложен последний ряд
Противотанковых гранат.
Они положены для нас,
И здесь нам встать в тревожный час,
В окопе этом, в полосе
Волоколамского шоссе.
…Прикинем, где кому стоять,
В какие секторы стрелять.
Минуту помолчим-ка все:
Волоколамское шоссе
Рождённому в 41-м
Над станцией Мга – пурга.
В снегу – блиндажи врага.
Сорок тяжёлый год.
Наступает Волховский фронт.
Без выбора, всех подряд,
Срубает свинцовый град.
Но там, за кольцом блокад,
Держится Ленинград.
А значит, приказ – Вперёд! —
У каждого в душу бьёт.
И фронт, скрежеща, ползёт,
Кусая кровавый лёд.
– Той ночью – сказала мать —
Тебя мне пришлось рожать…
Ничейный окоп. Снега
Сожжённого пункта Мга…
На клочья пургу кромсал
Трассирующий металл,
Но фронт поднялся и встал
На бруствера пьедестал.
Он, вроде, был невысок,
Со шрамом наискосок,
Нахмуренный, как война,
Шинель немного длинна.
Пожалуй, больше и нет
Его особых примет.
Был он самим собой.
А значит, им был – любой.
А сыну – тебе – одно
На память о нём дано:
Он шинель набросил на мать —
И дальше пошёл воевать…
Рассказ о ночных гостях
К полудню село опустело.
Подались, куда кто мог.
Болтался в порывах метели
незамкнутый кем-то замок.
Пороша следы заметала.
И только на самом краю
два деда-соседа остались
возле своих развалюх.
Решили: Мы-то пожили,
чего уж беречь себя?
А тут всё же избы, пожитки…
Спровадили баб и ребят.
Смеркалось тревожно и рано.
В стрельбе заходился лес.
И Фёдор сказал Степану:
– Зайди… Вдвоём веселей.
Зашли. Заперлись, А жутко.
Стемнело. Сидят, молчат.
Коптилка. Две самокрутки.
Горло дерёт самосад.
В полупотёмках клубился
махорки и копоти чад…
Вдруг Фёдор оборотился
и выговорил: «Стучат!».
Кряхтя. тяжело поднялся.
– Придётся пойти, отпереть…
С засовами долго возжался.
Скрипнула старая дверь…
Ввалились – в пару, в морозе,
хозяина пропустив,
двое почти что взрослых,
один – мальчишка почти.
– Отцы, мы свои, с разведки.
У нас