измождена – хотя бы потому, что такая сильная усталость заставляла меня больше думать о сне, чем о боли. Но как только я положила ребенка в кроватку и начала дремать, раздался стук в дверь. Это была медсестра, которая принесла мне кучу бумаг и объяснила, что теперь я должна отмечать в этих бумагах абсолютно все – каждое испражнение, каждое кормление и его продолжительность должны быть задокументированы. Когда ребенка последний раз кормили? Охотно ли он брал грудь? Было ли у меня молозиво или молоко? Был ли уже у ребенка первый стул? Был ли он нормальным?
Откуда я должна была все это знать? На стене напротив меня висела белая доска, на которой было указано, в какое время я могу принять следующую таблетку ибупрофена и Percoset. Каждый раз, когда мне нужно было воспользоваться ванной комнатой, я нажимала на кнопку вызова, чтобы кто-нибудь пришел и помог мне. Моя голова была затуманена, в ней царил полный кавардак, я все еще отходила от лекарств, и мне было так больно, что я боялась сидеть – не то что смотреть на эту гору бумаг. Я только что родила ребенка. Почему я должна заниматься какой-то бумажной работой? Рядом со мной сидит мой муж, физически здоровый и не травмированный психологически. Ему было бы гораздо проще делать пометки о кормлениях и смене подгузников, изучить всю эту информацию и заполнить необходимые документы. Учитывая, в каком состоянии я находилась, это решение казалось единственно разумным. Но на протяжении всего нашего пребывания в роддоме медсестры разговаривали исключительно со мной. Именно на меня одну была возложена обязанность запомнить весь этот поток информации. Я отчаянно нуждалась в том, чтобы Роб взял на себя функции моего представителя, пока я приходила в себя и мое сознание прояснялось, но для докторов и медсестер, заходивших в нашу палату, он был как будто невидимкой.
Казалось, что они считали меня единственным человеком, к которому можно обращаться напрямую. Однако за те три дня, что мы провели в роддоме, ни одна из медсестер не спросила, как меня зовут. Они называли меня просто «мамочка». В глубине души у меня было огромное желание сказать им, что вообще-то у меня есть имя и что я не хочу, чтобы моя индивидуальность была вытеснена моим новым статусом, но это вывело бы их из себя. Поэтому я решила по возможности не обращать на это внимания. Они продолжали называть меня «мамочкой». Каждый разговор с ними был наполнен одним и тем же посылом – теперь ты мама и это твоя работа.
Я запомнила не так много из того, что происходило в те первые бессонные дни и ночи после рождения сына. Но я четко помню, как муж то и дело задавал мне один и тот же вопрос: «Я могу что-то сделать?». Смысл этого вопроса заключался в том, что он предлагал мне свою помощь.
Он не знал, что нужно делать, потому что не был подготовлен так, как я, – он не был полностью погружен в изучение больничных рекомендаций, не проштудировал книги и блоги об уходе за младенцами. Вместо этого он рассчитывал на меня – на то, что я дам ему необходимые указания. В конце концов, это была моя забота. Хотя в тот момент я могла думать
