– Дай ему чуть-чуть воды, может глотнет, – сказал санинструктор и хозяйка выбежала ах в сени и вернулась с солдатской кружкой. Санинструктор поднёс её к губам майора, смочил их. Тот задвигал губами и глотнул и опять замер.
За окном завивал ветер протяжно и голосисто, навивая тоску, а в хате было тепло и уютно. Солдаты поснимали сапоги и расстелив телогрейки положились на полу поближе к печке. Хозяйка с санинструктором суетились вокруг раненного. Дрова потрескивали в печи, и лучи красного огонька прорывались сквозь щелку между печными плитами и весело плясали на потолке. Ночь пришла в природу.
Володя был во мраке, в темноте, вернее не был нигде или ничего не было для него, ни времени, ни остального мира. Но когда вода коснулась его губ, то среди этого ничего вдруг вспыхнула боль ярким красным цветом в груди. Боль. Разве можно описать её словами? Колит, сосет, режет, печет, сверлит… Все эти слова никак не отображают того, что вдруг ворвалось в мозг майора. Словно тысячи свёрел на полных оборотах из самого мощного станка врезались вдруг в грудь и стали рвать на мелкие кусочки живое тело. Огонь сотен мартенов пылал внутри и ещё кто-то железными клещами сжимал сердце, давил так, что оно вот – вот должно было лопнуть от напряга. И темнота сменилась ярким желтым огнём в глазах. Вокруг везде был этот огонь, он жег, палил, слепил и манил одновременно. Туда вдаль, внутрь, вглубь, в стороны, манил покинуть это тело с изорванной грудью и лететь, спешить, стремиться… Но боль держала майора в своем теле, это её железная рука с острыми твёрдыми пальцами рылась внутри груди, рвала и резала всё на мелкие кусочки по живому. И не было спасения от этой боли. Она не только не унималась, а становилась, ярче, краснее, залезала в живот в голову, высверливала ноги. И то, что осталось от сознания Волка металось внутри тела, ища выход и спасение от Боли. Но были заперты « кованые двери нераскаянной души» майора. И где-то там среди желтого огня боли вдруг заметил он ангела, что метался в поисках выхода и бился крыльями об эти кованые двери, словно хотел их разрушить. И вот открылся выход, раскрылись створки и Володя сам кинулся к нему и полетел к свету неземному, ранее им никогда не виданному, который светил где-то вдали и мнил и звал и притягивал. И чем дольше летела душа Овчинникова к этому свету, тем меньше становилась Боль, тем легче было ему и вскоре наступила Благодать…!
– Отошел, – сказала хозяйка и перекрестилась, – Царствие небесное.
Санинструктор, что ни на минуту не отходил от майора, тоже перекрестился, хотя в Бога не верил.
– Отче наш, иже еси на небеси,– зашептала хозяйка. У неё потрескались губы и красные от переживания глаза, завалившиеся вглубь, с огромными черными кругами вокруг, выражали нестерпимую скорбь. Наблюдая как мучается и борется за жизнь майор, она и сама измучилась от этой борьбы, бессильная помочь ему… Вокруг была ночь, темная, непроглядная, весь свет этого мира сейчас освещал путь душе погибшего в Благодать мира Иного!.
А