Викуся, шмыгая носом, снова завязывала на себе шарф, как и час назад.
Катя кинулась искать свой рюкзак, который обнаружился на полу возле мойки,
подхватила его за лямку, приобняла другой рукой Вику и легонько выдвинула ее
в сторону входной двери, которая оказалась незапертой и даже слегка
покачивалась от подъездного сквозняка.
Заперев оба замка, Катя бросила внимательный взгляд в сторону
соседских дверей и почему-то представила весьма предметно распластанное
ухо соседки Ирины Николаевны, плотно прилипшее к дерматиновой
поверхности по ту сторону зрительного пространства. Или нет. Ухо было
минутой раньше. Теперь – глаз. Теперь был прилипший глаз и не к
дерматиновой поверхности, а к цейсовской оптике дверного глазка.
Едва удержав себя от непристойного подросткового жеста в направлении
этого самого живого глазка, Катя нахлобучила капюшон, схватила Вику под
острый локоть и потащила по лестнице вниз, чтобы не маячить тут несколько
лишних минут и не испытывать соседкино терпение, которое кончалось, и Катя
это чувствовала. Вот она сейчас выплывет на лестничную клетку и задаст
какой-нибудь наводящий вопрос.
А Кате очень не хотелось никаких вопросов. У нее у самой этих вопросов
было – тьма. Их количество стремительно увеличивалось, они всплывали
бесконтрольно, долбили несчастный череп, и почему-то казалось, что долбят
снаружи. Самый главный из них был не кто, а почему и за что?
Танзиля плакала. Она сидела в своем кабинете, который больше был
похож на кладовочку, очень такую симпатичную кладовочку, где глаз
понимающего человека радовали запасы канцелярских принадлежностей,
бытовой химии, отдельно – коробочек коркуновских и бабаевских и – даже! –
фляжек коньячка. Она сидела на полу, зарывшись мокрым лицом в пыльную
атласную занавеску, и ей не хотелось встать и пересесть в кресло на колесиках
или на старый продавленный диван. Ей хотелось только одного. Чтобы ничего
этого не было.
Чтобы не было мертвой Лиды, не было этой беды, не было также и
странного чувства, которое Танзиля не желала замечать, а оно лезло, лезло!..
Да ни в чем она не виновата, отстаньте! Не то, так это, а все равно так бы
и случилось, раз кто-то так решил!
Решил? Что решил? Лиду убить решил? А кто? Кто? А может, решил бы,
да не убил бы, если бы не ты, Танзилюшечка? А?
Танзиля понимала, что все, хватит уже, нужно идти, что-то делать,
говорить, быть там, снаружи. А морда зареванная – так этим сейчас и не
удивишь никого. Лиду она любила. Но как бы ей хотелось, чтобы оказалось все
так, как если бы она была совсем не при чем.
«Да что я такое придумала на себя! – обозлилась она, собравшись с
силами. – Просто завидовала всегда Лиде, вот и кажется, что в ее смерти
виновата».
– Нервы