Старуха не сразу примерил черный милюстин лагерной элиты, но, очутившись среди блатных, понял: здесь ему самое место. Как и многие уроженцы сельской местности, он обладал необходимой для выживания в критических условиях цепкостью и умением настоять на своем. Он крайне неохотно прислушивался к мнению других и для победы часто использовал запрещенные приемы. Вскоре он так развил свое красноречие, что его способности убеждать слушателей позавидовал бы и Цицерон. Его речи пьянили молодых и только прибывших, которые по причине собственной неискушенности, готовы были отдать все за неясно маячащую вдали идею.
Старуха любил не имеющих жизненного опыта юнцов. Больше них он любил лишь трусов. Страх он видел сразу, едва только искорки этого отвратительного чувства вспыхивали в глазах собеседника. Старуха придерживался убеждения, будто настоящий разговор начинается, лишь когда хорошенько возьмешь оппонента за горло. Если такое уместно, он предпочитал быть грубым. Он читал язык тела, и с невообразимой ловкостью жонглируя словами, убеждал во всяких нелепостях. Одного он распекал за то, что тот-де громко кричит, второго, наоборот, упрекал в слабости голоса. И с обоих он брал чай, тушенку, папиросы.
В темном, полном опасностей, глубоком, всегда враждебном океане, именуемом Зоной, Старуха выполнял роль акулы. Однако вести хищнический образ жизни – дело нелегкое, и за желание есть мясо вместо картошки приходилось недешево платить. Частенько Старуха отправлялся в штрафной изолятор, конфликтовал с себе подобными и чутко спал, прислушиваясь к звукам барака. Да, за мясо нужно отдавать кровь.
Но ничего не попишешь, из грязи в князи – тяжело, но весело, а вот из князей в грязь – быстро, но печально. Так сказал Старухе один пожилой вор в законе, получивший «корону» еще в сталинских лагерях. Тот древний мамонт был жуликом старой закалки, и воровские принципы сковывали его как кандалы. Он обещал людям – и слова его не расходились с делом, он советовал – и сам поступал так же. Он не прятался за чужими спинами, а потому страдал, и был горд этим.
Старуха поглядывал на него с уважением, отлично понимая, что самому ему никогда таким не быть. Он запомнил и впитал все, сказанное старым вором. Но чистая вода, разлитая по грязным стаканам, не будет прозрачной.
Слегка изменяя правила, Старуха все приспосабливал под себя.
Он постоянно твердил о порядочности в делах и поступках, однако сам нередко поступал во сто крат хуже, нежели те, кого он горячо осуждал. Едва не казня других, себе он находил оправдание с невероятной легкостью. И как лихо у него это получалось!
Как же часто он заглядывал в глаза сбитому с толку человеку и голосом, властным и одновременно располагающим