В ту пору страна сходила с ума. Модные парни говорили на «фене» и презирали труд. «Кто понял жизнь – работу бросил», – ухмылялся четырнадцатилетний шкет. А шестнадцатилетний бережно, словно бесценную реликвию, показывал одноклассникам присланное из колонии фото, трепетным шепотом сообщая, что на снимке его брат. Собственную принадлежность к преступному миру демонстрировали все, кому не лень. Каждый заявлял о своей благосклонности к криминалу, каждый выказывал озабоченность по поводу милицейского произвола. «Он грубо мне ответил», – возмущался в очереди на кассу заводской слесарь. «Надо во всем разобраться, – обращал к нему свой серьезный лик его товарищ по цеху. – У меня есть люди. Такое нельзя прощать». Слово «люди» произносилось вполголоса, таинственно, с нотками бесконечного почтения.
Послевоенные «малины» стали называться офисами, и для темных личностей, в них собирающихся, коммерсанты являлись лишь блюдами в меню.
Всякому бизнесмену полагалась «крыша». Куда ж без бандитского протектората! Союз меча и орала священен! Да здравствует определенный природой симбиоз. Вот только такой альянс не был взаимовыгодным. Овцы забывали, что бояться сторожевых собак следует больше, чем волков, ибо псам ведомы повадки и слабости вверенного им стада; псы имеют к нему доступ и желание вкусить крови. Похлебка быстро надоедает хищникам.
В восьмидесятые люди стыдились своих судимостей, скрывали сии постыдные факты из биографии, в девяностые – о годах, проведенных в заключении, кричали во все горло. «Авторитеты» росли как на дрожжах. Дворовые тираны, властители переулков, диктаторы ларьков с глумливыми ухмылками осмеивали вечные ценности: честность, образованность, непорочность.
Что ж, лагерная тематика близка русскому народу. Бандитский карнавал девяностых есть наследие, оставленное нам эпохой культа личности. В стране, много лет обнесенной колючей проволокой, вряд ли могло быть иначе. Обычаи каторжан проникли в жизнь обывателей и укоренились там, а пьянящий воздух свободы помог им расцвесть. Слишком неожиданно подул этот кружащий головы вольный ветер, слишком стремительно сменились полюса. В пору крови, бед и боев появляются герои. В дни, когда рассыпаются в прах прежние идеалы, начинается пришествие робинов гудов.
Если в России запахло переменами – жди появления ребят в черных кожаных куртках. Так было в семнадцатом, так случилось в девяносто третьем. В семнадцатом, надрывая связки, орали: «Грабь награбленное!», в девяносто третьем – медленно, с расстановкой и с неутомимым порханием в воздухе исколотых пальцев произносили: «Воровать не запрещено».
Ребята в кожанках не скучали никогда. Они вечно кого-то подкарауливали, назначали встречи на автостоянках, пьянствовали в саунах и, несмотря на то, что виделись регулярно, всегда обнимались. Они без конца трепались об «общих» деньгах и ездили в лагеря к малознакомым им людям. Ездили