– Ты видишь кроватку? Игрушки? Слышишь детский смех?
Лансу было трудно дышать, но он сказал:
– Что с ним, Летти?
Она сказала тихо:
– Его нет.
Ее уклончивость действовала на него, как в прежние времена действовала только агрессия других мужчин: кровавые круги расстилались по краям обзора, туманили зрение, сходились и расходились, темнели и алели. Она была в центре, пока еще не затронутом огненным колесом его ярости, но Лансу все труднее было удерживать его от разрастания.
Он вспомнил: кровь отца, которая все никак не хочет вымываться из-под ногтей; тепло ее еще плоского живота под ладонями; надежда и трепет.
Он страшно спросил, чувствуя себя на последнем пределе:
– Что случилось?
Она молчала так, как молчат только мертвые.
– Ответь мне! – закричал он, – Я имею право знать!
– Ланс…
– Он настолько же мой, насколько твой! Ты не можешь держать меня в неведении, у тебя нет такого права!
– Я отдала его. В приёмную семью.
У него сделалось слишком страшное лицо, и она резко бросила:
– Мне было восемнадцать! Я не смогла бы выжить с ним…
– Значит тебе нужно было умереть вместе с ним, но не отдавать его!
Он понял, что говорит неправильную вещь уже в тот момент, когда слова сорвались с его языка, он в ужасе ударил себя по губам, понимая, что сейчас сказал.
Летти прожгла его взглядом черных глаз, а потом выбежала из кухни. Она схватила сумку и ключи у порога, и выбежала из дома – дерганной прыгающей походкой – куда угодно, прочь, навсегда, не видеть, не слышать, не дать его словам проникнуть в ее разум. Она их еще не осознала, но знала, что скоро они дойдут до души, отравят ее разум, сердце, тело. Что нет никакой возможности остановить этот яд от распространения, что нет никаких сил удержать его.
Что Ланс был чудовищно жесток, а она – чудовищно виновна.
Он побежал за ней, свалил по дороге журнальный столик, зашипел от боли, ударившись ногой, но не остановился. Он выбежал на улицу и повертел головой: зрение у него вдруг стало туннельным, и он не сразу ее заметил. Несколько секунд он просто стоял, мотая головой туда и сюда, во всех, даже бессмысленных направлениях: посмотрел на небо и на землю, обратно на дом. Но потом он заметил ее родную фигуру, стремительно удаляющуюся по улице вниз, и бросился, очертя голову, за ней.
Он догнал ее, схватил кончиками пальцев за плечи, неловко развернул к себе (она даже не сопротивлялась) и умоляюще сказал:
– Прости меня, я сказал ужасную вещь. Конечно, ты не могла поступить иначе. Меня не было рядом. Прости, я не должен был говорить этого. Это неправда.
– Нет, – очень спокойно ответила она, глядя ему прямо в глаза, – Нет, ты был прав. Мне нужно было умереть вместе с ним. Мне нужно было умереть родами. Как наша мать.
– Летти, пожалуйста, не говори таких вещей.
– Оставь меня. Уйди.
– Летти…
– Оставь,