разговор Верещагин, обтирая мокрое от пота лицо полотенцем. – Кажется, сиди себе спокойно под броней в башенке, да постреливай из пушечки или пулеметика, а то и просто дави супостата гусеницами, так нет же, все равно достали, да еще как, прямо в темечко! – принялся вдруг юродствовать он. Старый доктор не догадывался, что броня легких и скоростных Т 26 защищала лишь от ружейного и пулеметного огня. Орудийный снаряд прошивал как картон его тонкую броню, и танк превращался в огненную могилу для экипажа. Так и случилось вчера. После взятия Койвисто взвод Митрохина получил приказ подавить огневые точки противника у самого берега залива. Досконально зная слабые стороны Т 26, лейтенант двинул их в обход дота, где по данным разведки и вопреки бытовавшей практики, вместо станкового пулемета в его расширенном каземате спряталось проивотанковое орудие. Взлетев своим головным танком наверх укрепления, Митрохин попытался обрушить его тяжестью собственного веса машины. Построенные из фортификационного бетона стены дота выдержали, но огонь финны прекратили, едва только танк оседлал его крышу. Посчитав, что противник деморализован, Митрохин приказал водителю скатиться вниз, развернуть машину и зайти к доту с фронта, решив расстрелять замолкнувшее орудие прямой наводкой. Старший лейтенант отталкивался от своего боевого опыта. На протяжении последнего этапа этой странной зимней войны, когда советским войскам наконец удалось взломать финскую оборону, противник страсть как не любил, когда его обходили с тыла и чувствовал себя весьма неуверенно, стараясь, как можно скорее, покинуть свои укреплённые доты. На этот раз Митрохин ошибся. Арлиллеристы остались на месте, и едва их прицел поймал командирскую машину, прогремел залп. Танк загорелся. От мощного взрыва у машины оторвало башню, из искалеченного корпуса повалил дым. Это и спасло ему жизнь. Вся энергия взрыва вышла вслед за башней наружу, но разорвавшийся внутри танка снаряд сильно контузил и буквально изрешетил танкистов осколками. Два члена экипажа Т 26 погибли на месте, их изрубленные обгорелые тела доставали уже позже, а окровавленного и обожженного взводного, вытащив из горящего танка, перенесли в другую машину и на всех порах за считанные минуты домчали до санитарного эшелона все еще стоявшего в Койвисто. Потом, правда, танкисты отвели душу и поквитались с финнами, превратив ощерившее из дота орудие в рваные клоки железа, выпустив по нему оставшиеся снаряды. Когда стрелять стало нечем, они отбуксировали к доту догоравший танк своего командира и, взгромоздив его возле умолкнувшего орудия прямо у амбразуры, забросали его гранатами.
Когда Верещагин упомянул про гусеницы, Веру взяла оторопь, бойня за сгоревшим вокзалом вживую предстала перед глазами, и ее прорвало: – Давить людей гусеницами! Как вы, Федор Борисыч, говорить такое можете! А еще врач, фронтовик! – Веру понесло, она сорвалась на крик, потом, поняв, что делает
