Восхищения достойна и его супруга Ольга, моя мать, которая с величайшим терпением и самопожертвованием давала ему возможность писать, что было не так просто сделать.
Отец писал:
20 июня 1945 г.
Этот дневник я начал вести летом 1908 г. в Каролинке. Мне было 17 лет, сегодня мне 54 года. В те безоблачные юные годы вся жизнь была передо мной, со всеми её неизведанными прелестями и загадками. Я мечтал о том, что впереди меня ждут только радостные, счастливые дни.
Сегодня я почти достиг конца своей жизни, так как библейского возраста 70 или 80 лет я никогда не достигну, я это знаю: дела, работа, всё более частые неудачи, нелюдимость и гонения разрушили моё здоровье. Но нашёл ли я счастье? Время от времени, возможно, я чувствую себя относительно счастливым. Но это было так, как будто тонущий хватается за любую соломинку в надежде на своё спасение. Вероятно, это были краткие периоды, в которые я был свободен от постоянно преследующего меня страха.
В детстве я опасался, что родители не позволят мне продолжать учёбу; потом был страх, что мне откажут в свидетельстве благонадёжности и у меня не будет права продолжать обучение; позже – страх призыва на военную службу. В заключение пришла паника, что девушки меня посчитают неполноценным, отвергнут, и у меня никогда не будет своей семьи; в 1915–1922 годы перед глазами предстали ужасные картины смерти от голода и отвратительных болезней, они производили неизгладимое впечатление и вызывали ощущение бессмысленности такого жалкого конца. В 20-х годах я днём и ночью ощущал опасность и тайное преследование, так как священнослужители подвергались гонениям. В последовавшие 30-е годы стало ещё хуже: ежедневный страх ареста ГПУ, быть расстрелянным, как тысячи других, становился всё сильнее. Таким образом, я потерял присутствие духа, мои нервы расстроены, я потерял контроль над собой, и эта агония не утихает до сегодняшнего дня.
Последние примерно 12–13 лет стало сбываться выражение, до этого существовавшее в поговорке: “Homo homini Lupus est” (латынь, человек человеку волк). Доверие осталось только к близким родственникам, о знакомых речь не идёт – доверие утрачено, любой может тебя оклеветать и предать.
Потом началась разрушительная война 1941–1945 гг., имевшая реальную возможность впутать наших детей и родственников в кровавую бойню, которая позже стала ещё более бесчеловечной – нас, немцев, стали ссылать в исправительно-трудовые лагеря, так называемую трудармию, а детей и стариков поставили на ненавистный спецучёт[12] (спецохранение).
И сейчас, когда война пришла к долгожданному концу, окрепла надежда на достойную жизнь, снова зародились беспокойство,