Я ждал от восьми до восьми,
но не пожалел нисколько.
Я, как часовой на посту,
которого все забыли.
Я – старый разбитый стул,
сколочен из грязи и пыли.
Я – лодка с пробитым дном,
останусь на вечном приколе.
Я – тысяча дел «на потом».
Я – летнее солнце в школе.
Но сердце дарю. Бери
и делай, что хочешь, Ольга.
Оно может путать ритм,
но не соврет. Нисколько.
«То ли жара…»
То ли жара
днем,
то ли ледник чувств,
Люди войдут
в дом
и позвонят врачу.
Надо помочь,
Док.
Парень сошёл с ума —
после обеда
лег,
пробормотав: «Зима
скоро придет,
с ней
ввалится в город Тьма,
пьяный солдат
Снег
будет за ней хромать;
чтобы забрать
свет,
чтобы разбить сердца.
Шансов почти
нет —
это начало конца.»
Врач отвечал
им:
«Я не смогу помочь.
Я же мертвец
внутри
вижу во всем ночь.
Если у вас
есть
чувства живых людей,
Что вы забыли
здесь,
в городе мертвых дней?»
«Двери открыты, но нет никого, кто придет…»
Двери открыты, но нет никого, кто придет.
Нет ничего, что могло бы спасти этот вечер.
Жизнь предъявляет с презрением гамбургский счет —
список на мятой салфетке; и он бесконечен.
В нем затерялось так много хороших имен,
тех, что приходят на ум по ночам и по пьяни.
тех, кто в финале, наверное, будет спасен,
тех, кто достоин судить, но, в итоге, не станет.
Здесь, у окна, мы сидим и негромко поем,
и с хрипотцой подбираем тяжелые ноты
песни, которую нужно петь только вдвоем,
с гордостью стоя на самом краю эшафота.
«Тоска по счастью навалилась в темноте…»
Тоска по счастью навалилась в темноте
под мерный стук купейного вагона,
когда он слушал ритм заворожённо
и вспоминал, как водится, не тех.
Девчонку с выпускного – каблуки,
испачканные грязью, пьяный шёпот,
глаза безумные и первый взрослый опыт
у мелкой заболоченной реки.
Он вспомнил ту, которая всегда
гнала его, увидев у порога;
Сломавшую судьбу и веру в бога;
И ту, что собирала чемодан.
Не вспомнил только ту, что до утра
волнуется