Вспомнив о них, я забеспокоилась: как бы не подумали, что я просто выбросила их, и не растащили. Не читать, конечно, а так… Раз плохо лежит.
Как люди склонны к мародерству, я убедилась своими глазами, когда однажды в супермаркете отключилось электричество. Это было настоящее безумие, какие-то тетки рядом со мной, минуту назад казавшиеся вполне добропорядочными матерями семейств, хватали с полок все подряд, и засовывали под одежду… Меня чуть не стошнило от этого зрелища. Кажется, в тот день я одна вышла из супермаркета с пустыми руками.
Но я не бросила Тома на полпути. В конце концов, пять минут уже ничего не решали, и если моим книгам суждено было быть украденными, то это уже наверняка случилось. А Тома так и распирало от желания приблизиться к великому человеку, я даже лопатками чувствовала исходящий от него жар.
На пороге комнаты я помедлила, выдержав драматическую паузу. На Тома невозможно было смотреть без смеха! Его лицо вытянулось, как у священника, выслушавшего исповедь проститутки, и весь он преисполнился такой благости, что мне, простой смертной, даже неудобно стало находиться рядом.
Изнемогая от смеха, который вынуждена была подавлять в себе, я толкнула заветную дверь, и сделала театральный жест:
– Прошу! Вот оно священное хранилище всех писательских тайн!
Том неслышно шагнул через порог, и молча огляделся. Может, ему виделись призраки героев отцовских романов? Или слышны были лучшие фразы?
– Проходи, Том, не стесняйся. Вот его стол. Наверное, на нем даже отпечатки пальцев остались. Хочешь, присядь. Да садись, садись, что ты так испугался?
Не знаю, с чего это мной овладела такая готовность поделиться с ним всем, что принадлежало только мне? Джун к отцовской работе отношения не имела. Полторы прочитанных уже после его смерти книжки не давали ей такого права.
Наверное, если бы Том с таким трепетом не вбирал себя сам воздух этой комнаты, я ни за что не позволила бы ему даже прикоснуться к столу, не то, что сесть за него. Но его вызывавшая уважение старомодная почтительность словно бы одаривала его особыми привилегиями.
Я сама отодвинула стул и надавила ему на плечи:
– Садись.
На ощупь плечи оказались, что надо. И до того горячие, что мне стало жарко.
– Я не могу, – сказал Том.
Я убрала руки.
– Это не осквернение святыни, Том. От его светлой памяти не убудет, если ты посидишь на его стуле.
– Наверно, не убудет, – неохотно согласился он. – Но я не могу.
– Ладно, – я отошла подальше. – Не буду настаивать. Вот его книги.
Я провела пальцами по корешкам. Когда я читала его романы в рукописях, то ощущала покалывание