– В Москве одних офицеров полста тысяч, там и без вас управятся! – заверила она и просительно посмотрела на меня, надеясь в моем лице встретить поддержу.
Я отвел глаза.
– Неужто ты думаешь, что мы станем отсиживаться в такую минуту дома? – сказал Петька и встал из-за стола. – Заодно борщ снесем. Андрюха!..
Я тоже встал.
– Послушай, Петруша! – буквально взмолилась мать. – Побойся Бога! Меня пожалей! Алешу потеряла, а ну как и тебя? Я это не переживу. – И заплакала.
Петр подошел и приобнял ее:
– Мама, где бы был папа, будь он нынче в Москве?
– Вот его и нет, – всхлипнула она. – А мог бы не ходить на эту проклятую войну!
– Значит, не мог. И я не могу.
– Отец хоть знал, за что идет воевать! А вы за что?
– Как и отец: за Веру, Царя и Отечество.
– Какого царя, Петруша?! – истерически рассмеялась мать. – Который нас предал? И Веру и Отечество? За кого вы пойдете складывать головы? За пустобреха Керенского?
– Не «за кого», а от кого, – вступил тут я. – От большевистского хама.
– Наше место там, – сказал Петр.
Мать не нашла больше доводов и обернулась к Шакирке, но тот лишь развел руками.
Встал вопрос, во что одеться. У меня выбора не было. Петр поборолся с искушением явиться в училище гардемарином и, как и я, пошел в солдатском, а под низ тельник.
Дом Мартыновых стоял в начале Нащокинского переулка, в пяти минутах ходьбы от Училища. Но мы шли с борщом, который норовил выплеснуть из-под крышки, особенно, когда перехватываешь ведро, и мы решили нести оба ведра одному по очереди. Выйдя на бульвар, мы поставили борщ, закурили и повернулись к собору.
– Хорош, а?! – горделиво сказал Петр. – Храм Христа Спасителя, поставлен в честь победы над Наполеоном. Между прочим, даже выше, чем ваш Исакий.
Скажи он просто «Исакий», я бы спорить не стал, хотя мне казалось, Исакиевский собор все-таки выше. Но в этом «ваш» прозвучало задевшее меня противопоставление его Москвы моему Питеру.
– Помилуй, ничуть! – возразил я.
– А я говорю – выше! – поднял голос Петр. – Не намного, но выше. Я читал.
– Чепуха! – поднял голос и я. – Бумага любую чушь стерпит. Был бы выше, из твоего дома был бы виден, а из нашей квартиры Исакий видно!
– Из моего – дома загораживают!
– Оттого и загораживают, что ниже!
Не знаю, до чего б мы доспорились, если б не голос за спиной:
– Куда господа солдаты путь держат?
Мы обернулись. За спором мы не заметили, как подошел юнкерский патруль.
– Или вы «товарищи»? – с ехидцей сказал юнкер. – Тогда простите великодушно.
– Несем борщ к вам в училище, – зло сказал Петр, еще не остывший от нашего спора и подогретый гаденькой ухмылкой этого не нюхавшего пороха молокососа.
– Ваши пропуска, – с тою же ухмылкой спросил