– Все, Андрюха, извини, но мне надо идти – хочу к бате еще сходить.
– Да, конечно, иди. Не трать на меня свое время, тем более, что твоему отцу оно намного нужнее чем мне; извини, если сказал, что не так – ты же знаешь, я часто несу всякую чушь, – Андрей виновато улыбался, стараясь как можно крепче пожать сильную и холодную, почему то, руку друга.
– Я так не думаю – ты зачастую говоришь именно то, что нужно, – Алексей одаривал теплотой грустной улыбки лежащего. – Что же, целоваться, думаю, мы не будем?
–Ха! Господин Неверов, вы очень проницательны: я думаю, что моя сущность еще не дошла до той степени глубокого понимания жизни, чтобы целоваться с себе подобными: с мужиками!
– Был рад тебя видеть, Андрюха, выздоравливай.
– Спасибо, Леха, тебе за все. И передавай привет своей бдительной соседке. Черт бы побрал эту старую каргу!
– Обязательно передам ей твои слова, – смеялся Алексей. – Все до единого.
– Ну, все, давай проваливай, не мозоль больному глаза здоровой плотью.
Алексей вышел из палаты. Андрей проводил глазами спину уходящего друга; посмотрел на больную ногу и с ожесточением пнул здоровой скомканное одеяло:
– Проклятая нога!
Алексей вышел в метель. Он наглухо застегнул пальто, поднял воротник и, глубоко сунув руки в карманы, сильно ссутулившись от снежной бури, побрел в сторону дома.
Ему было грустно и тоскливо сейчас расставаться с тем, кого он только что покинул. Андрей был одним из немногих и, пожалуй, единственным, с кем бы он мог говорить открыто и без подозрений. Тем более, что последний обладал очень незаурядным и живым умом. Таких как он зачастую называли странными, высокомерными, нелюдимыми, погруженными в себя. Что ж, может, так оно и было.
Но, так или иначе, а Неверов Алексей видел в своем друге некое отражение себя: ту похожесть глубины мыслей и чувств, что всегда играла в его глазах, ту рассеянность и неловкость жестов, открытость мышления, то, настолько знакомое ему, стремление к одиночеству, которое так сильно пугало многих, но притягивало единицы.
Алексея восхищала в своем приятеле та жизненная сила, которая никогда не покидала его – она кипела в нем даже в те минуты, когда, казалось бы, мир рушится под его ногами, и другой человек давно бы уже сломался, – заскулил, опустил бы руки, – но только не он. И даже сейчас, там, в палате, Андрей, находясь в ограниченном подвижном состоянии, не терял присутствия духа и пытался поднять настроение Алексею, и ему это удалось.
Андрей рос без отца, без матери, без каких-либо родственников вообще. Ему никогда никто не помогал, он всегда все делал сам. И теперь уже, став взрослым человеком, он никогда не просил о помощи, и когда ему ее предлагали, то брезгливо морщился, отмахивался, мол, не надо,