И я снова создавал свою – Пангею, рисуя в своей кукурузной голове металлические схемы своей голодной мечты – полулегальным символом искушенной в темноте, моей смерти; воплощая изуродованные фантазии героиновых изгоев своего поколения, в весьма реальную проекцию Нового Мира; иллюзию мировосприятия аскетичной квир-ориентации, где восковая улыбка Слободана Милошевича, расползалась на миллиарды осколков арендованных воспоминаний, болезненно тающих под пылью светодиодных ламп; под тенью цифровых океанов; где, на сгоревших руках транснациональных корпораций, вытатуированная – инновационными линиями обесцененных денежных знаков, распятием Сино-Тибетских гор, над которыми – черным солнцем Востока: возвышался ангел Уриил, в мудрости оцепенения Числа Авогадро – воскресала наша надежда: песней в девяносто девять имен Бога, застыв в позе лотоса, закрыв глаза и излучая – бесконечность: в вечернюю грань непрощеной памяти семибитной тишины Нагасаки; где, обесточенная трава Уимблдона, на которой, изумрудной тенью джанкового кода, диалектическим универсумом, растворялся мальчик Финн – движущейся иллюзией вечной антиутопии, нитью современной религии, всеобщей истерии потребления, отбивая теннисной ракеткой фирмы «Уилсон», сброшенные на Палестину, генералами «Моссада» – кассетные бомбы…
«Мы попадем в рай, а они – просто сдохнут!», – декларирует свои антиутопические идеи, наш Виртуальный Президент, представленный сегодня обезглавленному народу в виде оранжевой голограммы на стенах полуразрушенного Капитолия… затягиваясь спелым плодом марихуаны, из, цвета фельдграу, курительной трубки из янтаря, в новом для себя образе – Оливера Кромвеля.
Еще вчера я был растерян и горд. Я обедал кукурузным тако со свининой, купленным мной на последние марокканские франки, на углу 14-ой улицы и 54-ой, у пакистанца, продававшего чили-доги, на пути из Донкастера в Йоркшир; укрывшись от умалишенных звуков просроченной суеты в начальной школе в «Сэнди-Хук»… но, уже сегодня, я завтракаю десертным блюдом из манго, с брильянтовыми лепестками сенегальского олеандра, утонувшего на девственном серебре моей хрустальной тарелке, в лучшем отеле города, с видом на сахарный оазис Эрг-Шебби, с шоколадного цвета невиновной марокканкой, на руках и лице которой, персидской вязью, были нанесены цитаты на фарси из Корана – татуировками эротического благословения, цветом индиго; которая, незаметно уснула, жемчужной похотью аннулированного оргазма, у меня на коленях… с тающей, сахарной пылью отравленного дня, кровоточащей раной перерезанного горла… Музыкальной темой моей