– Утром, – дежурная скорбно опустила глаза. – Я же говорю, звоню утром соседке, у нас веранды рядом…
– Что значит утром? Сегодня утром?
– Ага, – в усталых глазах дежурной таилось непонимание, беззащитность, испуг. – Я звоню, а соседка: ты успокойся, дескать, пальцы он поморозил…
– Он на морозильной установке работает?
– Да ну вас, – отмахнулась дежурная испуганно. – Я и не слышала про такую. Он у меня баньку топит по средам, всегда почему-то по средам. Сколько раз говорила, топи как люди, по субботам топи. А он любит по средам, такой у него день. И греется. Заляжет на полке и греется. И зимой греется, и летом, ему все равно. И вчера так лег, а утром, нате вам, отвезли к хирургу.
– Может, сломал руку? Не отморозил.
– Да ну вас. Я тоже так думала.
– Ну, не сломал, обжег. Или ошпарил там. В баньке-то.
– Да отморозил. Говорят, отморозил. Я до хирурга дозвонилась, отморозил. Оттяпают теперь пальцы
– Так уж сразу оттяпают?
– А чего? – возразила дежурная с каким-то непонятным мне вызовом. – Хирург сам сказал, будет резать пальцы.
Я не знал, как ее успокоить. Врачам виднее, в конце концов.
Конечно, виднее, она не спорит.
Дежурная разгорячилась.
Дед у нее смирный, пенсии радуется, почти не пьет. Она подозрительно повела носом, но бутылки я предусмотрительно спрятал. Истопит баньку, погреется. Ей, наверное, давно хотелось выговориться. Жил и жил, век так живи, только вот эти письма…
– Какие письма?
– Ну да, вы же не знаете, – виновато потупилась дежурная, – дед вдруг письма стал получать. Много писем.
– От родственников?
– Да где у него столько? – дежурная быстро оглянулась на дверь и подошла поближе. – Я тоже сперва подумала – от родственников. А там каждый день штук по десять, даже из Вашингтона. Откуда у него в Вашингтоне родственники?
– По десять? Из Вашингтона?
– Ага. Я соседей стала стесняться. Говорила сперва, мол, дальние дядьки отыскались у деда. А какие там дядьки? То баба пишет, вместе, мол, жили, зачем забыл? То мужик какой-то, ссылается, на Вятке шли по одному делу. А из Вашингтона который, тот непонятно, не по-нашему, но тоже, чувствуется, с обидой. Все с обидой, с жалобой, с просьбами, – дежурная смотрела на меня круглыми желтыми глазами. – У одного дом сгорел, другой судится, третья денег просит, зачем, мол, забыл? А я деда знаю, он всю жизнь у меня под боком, да и что мы кому отправим – у деда всего-то пенсия, а я дежурю. В Вашингтон, наверное, и не отправишь? – спросила она неожиданно. – Хоть по миру иди, что отправишь? Хорошо, я Юрию Сергеевичу пожаловалась. Тоже, родственники!.. Он сказал: разберемся, и разобрался, видать, никто больше не пишет. Дядька был настоящий в Казани, и тот перестал писать. Вот как! А тут такое, пальцы на руках поморозил… – Она опасливо перекрестилась. – Небось, весь Бердск уже знает.
– Разобраться надо, – хмуро кивнул я. – Но вы сперва все-таки сходите к хирургу.
– Вот я и собираюсь.
– А