– Спасибо, конечно, но это я как-нибудь пропущу. – Краем глаз замечаю, что из гостиной вопросительно выглядывает кот, привлеченный резкими звуками.
– Но ты мог бы с ним хотя бы поговорить? – упирается Вера Сергеевна.
– Нет, мам, не мог бы. – Я злобно смотрю на кота. Кот мстительно поджимает уши и с видом «разбирайся ты сам!» скрывается от меня в Юлькиной комнате.
– Рома, ну нельзя же так, – продолжает уламывать меня мать.
– А как можно? – Я провожаю глазами нервно подрагивающий кончик хвоста кота. – Бросить беременную женщину – кстати, тебя! – и пропасть лет на двадцать? А вернувшись, изобрести кучу отмазок и продолжать перманентно тебя навещать, заодно разбираясь со всеми своими бабами?
– Ром, это все-таки женщины, а не бабы, – включает воспитателя мать, которая без малого сорок лет оттрубила в школе учительницей математики.
– Нет, мам. Женщина, это когда она у тебя одна. А когда их у тебя много, то это бабы. Отсюда и бабник. Знаешь такое слово? – Я прищуриваюсь. Мать молчит. – Вот и Ознобин твой бабник. И балабол, каких поискать. – Я все-таки подтаскиваю к себе стул, ставлю его спинкой к стене, усаживаюсь и, запрокинув голову, принимаюсь изучать потолок.
«Не прощу», – проносится в голове.
– А балабол-то он почему? – вздыхает Вера Сергеевна.
– Почему? А он, сколько я его помню, всё пустыми прожектами фонтанирует. То он втирал тебе, что собирался открыть какое-то архитектурное бюро. То он рассказывал, что он строительную фирму откроет. То он обещал тебе, что станет гигантом на рынке каких-то идиотских дачных теплиц на солнечных батареях. А параллельно ту из баб своих выбирал, кто содержать его будет. И в итоге выбрал. Но не тебя. Так что ж он у нее не остался? Потому что у нее бабки невовремя кончились? Или потому, что она постарела, а ты у нас всё, как девочка, выглядишь?
– Ром, он внучку свою хочет увидеть.
– Кого?! – От возмущения я даже воздухом захлебнулся. – Мам, опомнись, какую внучку? Где он раньше был, когда Юлька родилась? Что, испугался, что за внучкой надо в ясли ходить и пеленки стирать?
– Ром, какие пеленки, у Юли памперсы были.
– О да, это, конечно же, всё меняет! – я киваю. – Короче, мам, делай, что хочешь, но, чтобы я про этого му… гм, Ознобина твоего больше не слышал. Хочешь – общайся с ним, хочешь – тащи его из очередной финансовой ямы, хочешь – продолжай его слушать, но предупреждаю сразу: денег ему я не дам.
– Рома…
– Да, и за Юлькой я приеду не к восьми, а к семи. Я раньше освободился.
– Ром…
– Все, мам, извини, но у меня вторая линия.
Дав отбой, шепотом выдаю не самую литературную фразу. Папа мой, видите ли, звонил с пожеланием внучку увидеть! Нет, честное слово, я просто преклоняюсь перед этим человеком. И хотя ссоры и бури временами нужны, они вымывают грязь из души, но мой отец – это отдельная песня. А мать – это вообще