Лёшка закрыл глаза.
Уж за воображение-то он был спокоен. Если бы в жизни нужно было только воображать! Сила мысли – это вам не какое-то там…
Итак. Владелец хиль… хель… костяшки, в общем.
Лёшка подышал, настраиваясь. В муаровой темноте за веками почему-то возникли седые усы и запорхали себе бабочками. Бяк-бяк, бяк-бяк. Вполне самостоятельные усы. Живые, воздушные. Только что с ними делать? Нужно-то лицо.
Лёшка напрягся. Если, допустим, представить китобоя…
К усам почему-то тут же добавилась борода, похожая на бороду Мёленбека, и запорхала с усами уже дуэтом. Тьфу!
Север, холодно, люди ходят… э-э… в шкурах. В парках ходят! С меховыми капюшонами!
– Алексей, – раздался какой-то натужный голос Мёленбека, – пожалуйста, опишите мне…
– Сейчас.
Лёшка сжал пластинку крепче. Подушечка пальца поползла по значкам. Неровности резьбы цеплялись за кожу.
Лицо, неожиданно проявившееся на внутренней стороне век, продержалось долю секунды и погасло. Оно было болезненно-худое, небритое, и показалось почему-то лицом мертвеца. Серовато-зеленым.
Лёшка обнаружил вдруг, что дрожит.
– Алексей, – напомнил о себе Мёленбек.
– Да-да.
Лёшка отёр вспотевшую ладонь о бедро, перевернул костяшку. Лицо всплыло снова, и его удалось рассмотреть подробнее. Глаза теперь были раскрыты, и они оказались мутновато-серые, колючие.
– Это человек, мужчина лет сорока, – заговорил Лёшка. – Худой, щеки это… втянутые. Скулы видны. Нос узкий, такой… костистый, что ли. Волосы чёрные, жесткие. Глаза серые, небольшие. На правой щеке шрам, почти до носа. Словно саблей пришлось, горизонтально. Одно ухо какое-то неправильное. Может, обрезанное? На плече… значок-татуировка, то ли птица, то ли змея на лапах.
– Штессан, – выдохнул Мёленбек.
Лёшке почудилось, что воздух в кабинете колыхнулся, карнизные кольца жалобно звякнули, а сквозь шторы плеснуло солнцем.
Он осторожно разожмурился.
Маленьким золотым кружком сиял из глубины кресла монокль. Но вот мужчина пошевелился, и монокль погас.
Подавшийся к столу Мёленбек был бледен, борода казалась мокрой. И дышал он косым ртом неровно, со всхлипами, словно до того изо всех сил сдерживал дыхание.
– Хорошо… хорошо… – взгляд его медленно прояснялся. – Ты можешь идти, Алексей.
– Не угадал, да?
Поджав губы, Лёшка понёс пластинку к столу.
– Нет, – выставил ладонь, проскользив рукой по столешнице Мёленбек, – оставь хельманне себе, это теперь твоё.
Голос его был устал.
– До свиданья, – сказал Лёшка.
Надо было вообще наврать, подумалось ему. Типа, нос орлиный, одноглазый. Хромой. Всё равно бы не прокатило.
Костяшку дал…
Он окинул кабинет взглядом. Хорошо тут, наверное, задницу просиживать. Потолок вон весь в этих… в лепнине. Сел, поплёвываешь.
Ну и ладно.
– Алексей, – произнёс Мёленбек, когда Лёшка уже взялся за дверную ручку, – завтра… жду тебя в девять