Уже после ареста Жоржа, в конце войны, В.Н. прислал нам в Москву посылку с сушёными яблоками, семечками и топлёным маслом. Тогда это был царский подарок! Он очень хотел увидеть внука.
Забирая в 1948 году мать в Караганду, Жорж не смог заехать к отцу. В 1955 году после первой реабилитации, Василий Николаевич собрался переехать в Норильск к сыну. К этому времени Христя умерла, и он остался совершенно один. Всё роздал и продал, купил билеты в Норильск и, садясь на лошадей ехать на станцию, упал у телеги мёртвым. Жорж очень тяжело переживал эту смерть, он очень любил отца, копией которого был сам. Видимо, у В.Н. была та же аневризма аорты, от которой погиб и Жорж.
Артемьева Людмила Анатольевна, мать моего мужа.
После рождения сына не работала, начала работать метеорологом-вычислителем после революции. Сына любила эгоистической любовью, доставляя ему немало осложнений в жизни.
В Норильске у неё испортилось зрение, операцию сделали поздно, и она почти ослепла. В 1962 году она умерла, видимо, от нефрита или рака печени. Диагноз был приблизительный. Всю жизнь она прекрасно, профессионально вышивала и очень это любила.
Георгий Васильевич Артемьев, мой муж.
Я знала трёх людей весёлых, блестяще остроумных. Это были академики Б.Л. Астауров, Н.П. Дубинин и мой муж, причём Жорж, по-моему, превосходил их обоих.
С умным, весёлым и ядовито-остроумным студентом Жоржем Артемьевым я познакомилась в 1928 году, поступив в Киевский университет. Не прошло и недели, как мы уже были навсегда влюблены друг в друга».
Во второй свой приезд в Бирск я, как говорится, на полную катушку «включил журналиста». Я смотрел, я слушал, я спрашивал. Домик состоял, как мне помнится, из трёх комнат. Та, что побольше, гостиная, вся была в книгах. У одной стенки стоял шкаф, полностью забитый фотоальбомами. Альбомы – от старинных, дореволюционных (их мало), до самодельных «Альбомов для рисования», заполненных снимками о периоде в Норильске и уже в Бирске – по годам, вернее, по летним сезонам.
Это была богатейшая фотолетопись, и в неё мы даже не углублялись – чтобы только пролистать эти альбомы, понадобилась бы, наверное, целая неделя.
Помню, что Ирина Борисовна показала мне старые фотографии: своих бабушек, дедушек, родителей, братьев.
Все её рассказы тоже не записывал, берёг плёнку. Теперь я понимаю, что самое интересное она могла рассказывать как раз не в микрофон, а вот за таким листанием старых фотоальбомов.
Я прожил у Ирины Борисовны три или четыре дня. Она отвела мне местечко в маленькой спальне (может быть, это была комната Георгия Васильевича?), а сама уходила куда-то вглубь дома.
По утрам