На вагон почти двухведерная кастрюля супа. Не ахти какой суп, но картошка есть, и крупа, и даже капельки жира на поверхности золотятся.
Если так дальше пойдёт, можно жить.
Трое суток стучали колёса. Иногда вплетался металлический звон: знали – едут по мосту. Часто стояли подолгу. Тогда приходили от начальства с охраной, выпускали по двое.
На четвёртые сутки среди ночи почувствовали – поезд сбавляет ход. Вместо тук-тук-тук, тук-тук-тук, колёса стучали: тук…тук, тук…тук. Всё тише, тише. Потом: у-у-у – загудели тормоза, и толкнуло вперёд по ходу. Встали. Кто-то бежал вдоль состава, хрустя снегом. Дверь отъехала. Пахнуло холодом.
– Выходи из вагонов!
Неужто приехали?! Нервная дрожь спросонья. Темно – хоть глаз коли.
– Господи, зажгите же кто-нибудь спичку. Шаль не могу найти.
– Тётя Эмма, да вот же она, вы её под голову клали.
– Ах, да…
Женщины-трудармейки быстро собираются: суетливо заталкивают в свои мешки и рюкзаки платки, куски хлеба про запас, и все вместе к двери. Внизу белый снег – прыг в него.
– Ой, нога-а!
Вверху чёрное небо. Ни луны, ни звёздочки. Тишина. Откуда-то с края земли:
– Ту-у-у – паровоз.
– Где мы? Батюшки! Ни людей, ни строений. В степи выгрузили!
Время встало. Живы ли? Глухота.
– Ух – порыв ветра в лицо и грудь. Ледяной. Со снегом.
– Ах, Мария унд Йезус!
Вздрогнули – лязг железный. Их поезд тронулся. Зачем? Сейчас бы в вагоны, к железным печкам! Ещё вчера вечером было так хорошо, уютно, так угрелись.
– Постойте! А мы?
А вагоны мимо. Тёмные, с угретыми местечками. Как родные дома – в никуда. Навсегда. Какое сиротство! Эшелон ушёл, как жизнь. Снова ветер и глушь. А за путями-то не степь – фонарь горит, башня водонапорная. Ещё дальше пакгаузы. Окраина какой-то станции, но далё-ё-кая окраина.
Отупение. Холод.
– Чего ждём?
– Кома-а-нды, – кто-то очень жалобно.
– А где командиры?
Нет командиров. Во! Вчера ещё было полно сопровождающих! Где они?
– С поездом уехали! Нас бросили! В ночи, в степи!
Не бывало такого – страшно!
– А может нас специально – чтоб замёрзли?!
– Неужто! Невозможно.
– Всё возможно!
Мамочка, где ты? Знаешь, как мне плохо!
Четыреста человек топчется – снег стонет. Отупение. Ветер опять порывами.
Прожигает пальто.
– Мама, я замерзаю!
Сколько прошло – неизвестно.
– Женщины, да пойдёмте же на станцию!
– А где станция?
– Да вон же!
– Нельзя. Не велено. Засу-у-удят!
Опять молчание. И снег меньше скрипит – утоптали.
– Как хотите, а я пойду, – это та девушка в красивом пальто, что спрашивала, нет ли кого из Москвы – Ольга Цицер.
Толпа распалась. Потянулась от неё человеческая струйка к башне, к складам. А следом всё новые и новые решаются. Потом в самых робких страх наказания пересиливается страхом остаться