– Почти на дне. Хорошо, что Пьер не пьет, – пришло ему в голову, – он выпил со мной бокал, когда мы вернулись из госпиталя и пошел спать…, – голубые глаза брата были заплаканы. Джо понимал, что юноша еще не верит в случившееся:
– Не в смерть мамы, – он вылил в стакан остатки виски, – а в то, что она убила семью мадемуазель Магдалены…, – Джо не виделся с девушкой, но не сомневался, что она и не захочет встречаться ни с ним, ни с Пьером:
– Но, кажется, она нравилась Пьеру, – Джо прислушался, – я видел по его глазам, что он тоскует…, – в коридоре раздавался какой-то шум:
– Там все прибрали, – Джо поднялся, пошатываясь, – сюда приходил мерзавец фон Рабе, но где теперь его искать…, – тетя Марта коротко сказала:
– С смертью вашей матери ушел последний свидетель, могущий его опознать, – Джо не собирался расспрашивать о подробностях случившегося на войне, – теперь его пластические операции окончательно достигли результата…, – кровь и осколки разбитого бюста исчезли из вестибюля:
– Тетя Марта и месье Ламбер обо всем позаботились, – Джо распахнул окно кухни, – надо проветрить, я здесь накурил…, – в темном коридоре он увидел знакомую фигуру брата.
Пьер стоял у телефона, водруженного на мозаичный столик прошлого века. Прошагав вперед, Джо бесцеремонно отобрал у него трубку:
– …время работы с девяти утра до часу дня, – сказал механический женский голос, – по вопросам возвращения в гражданство СССР обращайтесь к консулу, время приема…, – Джо швырнул трубку на рычаг:
– Совсем с ума сошел, – он развернул брата за плечи в сторону его комнаты, – отправляйся спать и не предпринимай никаких демаршей…, – Пьер попытался высвободиться:
– Русские мне поверят, пусть я и формально не коммунист…, – он встряхнул всклокоченной головой, – ты не понимаешь, Джо…, – старший брат грубо сказал:
– Все я отлично понимаю. Ты хочешь сбежать, но сбежать легче всего, – он упер палец себе в грудь, – посмотри хотя бы на меня…, – Джо подвигал челюстями:
– Русские тебя съедят и не подавятся, мой милый…, – Джо помолчал, – оставайся на месте и делай свою работу, инспектор де Лу…, – дверь хлопнула.
Пьер с размаха кинулся на разоренный диван:
– Здесь я ей обещал сварить глинтвейн зимой и показать кино о Бонде. Здесь я хотел ее поцеловать, – он застонал, – здесь сказал, что нашего поколения война не коснулась…
Пьера пока ни разу ни ранили, однако он чувствовал себя так, словно пуля засела у него в груди:
– Словно в меня стрелял фон Рабе, а не в папу, в Мадриде, тридцать лет назад, – он пошарил под диваном, – словно у меня шрам на сердце…
Водка обожгла губы. Он жадно пил спиртное, словно воду. Транзистор, брошенный на пол, зашуршал:
– В последнее воскресенье июля, – сказал диктор, – для вас